Литературная Газета 6299 ( № 44 2010)

Литературная Газета

В школу я пошёл на своих двоих. Так же, как хожу сейчас – мотаясь, волоча ноги, этакая дёрганая русалочка на хвосте. Или, если хочешь, дрессированный тюлень. В классе меня прежде всего поразили дети – быстрые, смелые, красивые… До школы я считал, что все дети хромые и мычащие, а стройные и красивые – только куклы. Я ведь с обычными детьми почти не общался, когда мы с мамой выходили во двор, со мной никто не играл. Так же и в школе – на меня смотрели со страхом или вообще не смотрели. С учёбой так ничего и не вышло, хотя папу как раз тогда ещё больше повысили, показывали по телевизору, директорша говорила с ним с большим почтением…

Писать

я не мог, учителя не понимали, что я говорю, – да и ты, наверно, не всё понимаешь. Ладно, проехали, у воспитанных людей всё равно ничего не узнаешь… По лестницам ходить я тоже не мог, даже перебраться через порог класса было не по силам. Так что пришлось учиться дома, с приходящей учительницей. Стерва была ещё та. При родителях сюсюкала, а без них щипалась. Мне ужасно хотелось в школу, к тем весёлым детям, дома было одиноко, скучно. Тогда-то я первый раз и осознал, что я не как все, и стал допытываться у мамы: почему я такой?

И как только понял, что я другой, я стал ужасно этого стесняться. Стесняться самого себя, голоса, походки, лица, рук. Чем старше я становился, тем заметнее был в толпе. Хулиган, или пьяный, или просто тётка в магазине могли сказать: «Чего выпучился, чего дёргаешься, чё мычишь, чё выкаблучиваешься, калека, кретин косолапый, чучело кривоногое». Добрых детей и взрослых я почти не встречал. Не замечают – уже и за это спасибо. Вот тогда я и стал таким замкнутым. А что толку быть открытым, если от тебя все отворачиваются? Я понял, что кроме папы и мамы никому не нужен и не интересен. Они меня любили безмерно – и жалели без меры. Bсё, на их взгляд, мне было нельзя, каждая мелочь таила опасность: могу упасть, ошпариться, подавиться…

В общем, родители изо всех сил внушали мне, что я больной и беспомощный инвалид, и я, конечно, не мог им не верить. Когда подрос, начал грубить, а потом был период, когда я вдруг решил, что могу вылечиться. Как раз началась перестройка, родители по-настоящему разбогатели, и вокруг зароились, замельтешили гиены – психологи, целители, профессора, даже академики. Родители стали повторять истории про чудо-исцеления, типа того, как один дэцепэшник стал оперным певцом и получил чёрный пояс по карате. Я тоже поверил, всё мечтал: вот иду я по улице, у меня такая красивая, свободная, уверенная походка, девушки спросят, как пройти, а я им оперным баритоном: пожалста, вот тут Эрмитаж, за углом… Много меня снова помучили, много родители переплатили… Что самое смешное – все эти наукообразные гиены советовали совершенно противоположные вещи и поносили один другого. Знахарь Распутьев поносил целителя Насрулбекова, профессор Шарлатанский академика Козявкера… Как ты думаешь, помогли они мне? Правильно думаешь.

Живу я с родителями и теперь. Друзей настоящих у меня нет. Приятелей, особенно желающих выпить за мой счёт, прокатиться на моей машине с девочками, – тех хватает, конечно. Но друг у меня один – компьютер. А что я люблю, так это природу. Лес, озеро, поле. Птичек, кошек. Ни одна кошка или собака не заподозрит, что я не такой, как все. И солнце светит мне, как всем, и дождь, и ветер несут мне прохладу, как всем… Если даже заливают, опрокидывают, бьют в лицо – всё равно как всем, без всякой дискриминации.

Я не хочу заводить семью. Зачем? Я вообще удивляюсь, что кто-то решается на это. Ведь всегда есть риск родить больного ребёнка. Такого, как я. Просто безответственно вот так брать и рожать

детей. А если получится дэцепэшник? И что потом ты ему скажешь, как в глаза посмотришь? ДЦП не передаётся по наследству? Сам знаю. Да не люблю я детей и смотреть на них не хочу… Ладно уж, признаюсь тебе. Было время, когда я ужасно мечтал о детях, жене, своём доме… Что я для них буду самый лучший – отец, муж, хозяин дома… а потом вдруг понял в один прекрасный день, что этого НИКОГДА не будет. Они же будут стыдиться такого отца, их будут дразнить… Я их и на руки-то взять не смогу, уроню.

Да и кто за меня пойдёт? Даже мама давно поняла, что мне не светит ничего выше девицы из провинции, которая после свадьбы будет в лучшем случае бегать к соседу, а в худшем сдаст меня после смерти родителей в интернат. За среднее вознаграждение это нетрудно.

Хотя вообще-то женщин вокруг меня довольно много. Только радости мало. Ходил я как-то с одной провинциальной красоткой в бар. Подошёл нажравшийся нормальный урод и спросил: «Я чё-то не понял, зачем тебе этот урод, ты чё, нормального не могла найти?» Так что в бары я хожу редко. Во-первых, там везде лестницы. Во-вторых, туалет. Мне ж там самому не справиться… В-третьих, обувь. Понимаешь, я люблю красиво одеться, и костюм себе могу позволить любой, версаче-боссы, что пожелается. А вот ботинки… до чего же я ненавижу ортопедические копыта! Гиены и тут развелись, за пригоршню сотен баксов могут сшить элегантные «испанские сапоги». Но реально-то ходить я могу только в ботинках, которые делает один старый сапожник из артели «Прощай, молодость». Можешь ты выглядеть в баре человеком, если на тебе вверху версаче, а внизу «прощай, молодость»?

Недавно, кстати, в одном дорогом бутике я упал. Никто из этих гиен не додумался убрать пороги и ступеньки, наоборот, дизайнеры хреновы понаделали всяких мостков и постаментов. Не заметил порога, упал, ударился головой, рукой. Всё болит уже две недели, в глазах двоится. В нашей стране общество не подготовлено к такой прослойке, как я. Да и нигде оно не подготовлено. Я был в Испании, в дорогой гостинице, так одна семейка сразу из бассейна полезла, когда меня увидели.

Не все, говоришь, такие? Не все. Но достаточно одного, чтобы надолго отбить охоту.

В последнее время я что-то устал. Думаю уехать. Если тебе скажут про меня… ну, что я… типа умер… ты не сразу верь. Может, я просто в деревню уехал. На природу. Ведь по большому счёту что такое этот мир? Так, суета, мелочность, страдания, насмешки, насилие, грызня… В последнее время ничего не хочется, ничто не интересует. Я в этом мире… как князь Болконский на Сенном рынке. Я ведь внутри добрый, красивый, умный, тонкий. Сначала я думал, что мой мир уже ушёл, а теперь понимаю, что он ещё не пришёл. Я не от этого мира.

Понимаешь? Не кивай, не понимаешь. Этого понять нельзя, пока сам не попадёшь в такую шкуру. Можно, наверно, как-то вчувствоваться, но кто же станет этим заниматься? Это слишком страшно, все прячутся, покуда могут».

Что тут скажешь, конечно, прячемся. Но, может быть, одиночество таких людей смягчилось бы, если бы мы с детства видели их не только рядом с собой, но ещё и на телеэкране и даже во власти?

Записал Александр МЕЛИХОВ, САНКТ-ПЕТЕРБУРГ