Литературная Газета 6418 ( № 23 2013)
Шрифт:
Для каждой из трёх глав – внутренних монологов героев – писатель находит выразительные подробности. Монологи инструментованы превосходно, с удовольствием, какое доставляет мастеру ладная работа. Даша, искренняя, тонкая, увязшая в паутине, какую всегда плетёт жизнь молодой красивой женщине; стареющая Евлампия – преданная приютившей её семье, живущая по нравственным законам, вынесенным из старообрядческой общины, и руководствующаяся хитроватой крестьянской мудростью; глава семьи, видный учёный, в недавнем прошлом общественный деятель и участник Съезда народных депутатов...
У Даши не сложилась карьера балерины – случайные подмостки, смурной элитный
Но что-то ещё связывает этих людей. Узы родства, прошлое, надежды? Пожалуй, ведь семья – это единственное Пристанище, Дом, куда возвращаются. Чаще всего в беде...
Вот последняя, третья – особенно примечательная глава. Профессор, человек немолодой, едет в подмосковный городок снять деньги со счёта в местном Сбербанке. С городком его связывает давняя, выцветшая за годы любовная история, о которой напомнит неожиданная встреча в шофёрском придорожном «шалмане». Деньги срочно нужны Даше на лечение в Германии больного ребёнка, сыночка подруги. «В стране Пирогова и Сеченова не только разучились лечить, но даже определить диагноз затрудняются». Однако вклад, забытый с благополучных советских времён, оказался ничтожным. Краснопевцев с горькой иронией называет его «рублёвым эквивалентом грандиозного обмана». В конечном счёте этот обман «обернулся для страны отрицательной селекцией во всём – от космоса до футбола».
Рядом с профессором за рулём старой «Волги» его друг, в прошлом успешный писатель, утративший власть над словом, выпавший из профессии, хоть и был в ней «не из последних удальцов». Дорогой рассуждают о перспективах изящной словесности в дичающем мире, вспоминают ушедших и забытых. Литературу подмяли китч и дурновкусие!
Они тоже чувствуют себя как проснувшиеся в чужом доме. Другая страна, потерявшая ориентиры, неуверенно всматривающаяся в клубящиеся облака нового тысячелетия.
Юмор, искрившийся на страницах «грузинских» романов А. Эбаноидзе, перекочевал в его новую «русскую» историю, придав «иеремиаде» стареющих литераторов оттенок сарказма и человеческую убедительность.
Откровения двух интеллектуалов превращаются как бы в авторский монолог, остро публицистический по характеру. Похоже, повествование и задумано как памфлет. Обратить бы внимание на название романа, снабжённое лукавым эпиграфом, – «...очей очарованье».
Гелий КОВАЛЕВИЧ
Нехай будя
Александр Эбаноидзе. Предчувствие октября.
– Дружба народов, № 9, 2012.
Каждый охотник желает знать, где сидит фазан, а каждый редактор мечтает написать роман. Горе тому редактору, кто занял свой пост, не будучи уже известным писателем. Всю оставшуюся жизнь ему придётся доказывать, что он "тоже умеет", что не только с чужими рукописями вожжается, но и сам может осчастливить человечество настоящим шедевром. Вот и с Александром Луарсабовичем Эбаноидзе, похоже, такая же история. Не столько жажда творчества,
Но перейдём к самому тексту. Нельзя сказать, что он плох, там нет явных провалов или нестыковок. В то же время и особых достоинств не обнаруживается. Автор повествует о жизни семьи Краснопевцевых, которые меняются вместе со страной, что-то теряя, что-то приобретая в трудную эпоху. История, в общем, проста, как чурчхела. Тысячи книг написаны в таком жанре, однако помним мы от силы пару десятков. А почему? Да потому, что в них бурлит настоящая жизнь, на страницах разгораются нешуточные страсти, там яркие образы и типично-нетипичные герои, которым невольно начинаешь сопереживать. Ничего этого роман Эбаноидзе не вызывает. Его герои – выдуманные, высосанные из пальца, высмотренные в кино, вычитанные в других книгах, но только не наши с вами современники.
Вот, допустим, Евлампия Епифановна! Скажите, вы часто встречаете людей с такими именем и отчеством? В русской классике XIX века – запросто. А здесь и сейчас? Эбаноидзе скажет в своё оправдание, что писал о семье со старообрядческими корнями, но… Искусственность Евлампии Епифановны это не покроет. Она неживая. Даже без нелепого имени своего – неживая! А вот достаточно характерный фрагмент романа:
«Коридор перед бассейном выстлан плиткой. В кадках кактусы, лимоны и алоэ. Тщедушная тётка в зелёном халате медленно толкает перед собой полотёр вроде тех, что в метро. Запыхавшись, здороваюсь:
– Здрасьте! – и улыбаюсь поприветливей. – Откройте, пожалуйста, бассейн!
Вспоминаю, что без купальника, но это не смущает, напротив – телом предвкушаю прохладу и свежесть нырка и нетерпеливо дёргаю медную ручку.
Женщина останавливает каток и застуженно гугнит:
– Не можно, касатушка, не велено.
– Это почему же? – от неожиданности теряюсь.
– А хто ё знае! – У неё необычное произношение, дремучий неведомый диалект. – Мы таперича тую воду подогревам без хлорки. Я чай, шоб не зацвела, – и насмешливо-уважительно: – Бум ховорить, чистюли…
– А когда не знаете? – спрашиваю с досадой. Сама позабыла. Впрочем, раз Кока ввёл гигиенический режим, наверняка и код сменил. Странности старого холостяка. В этом они похлеще старых дев.
Женщина включает полотёр и гугнит под нос:
– Тибе хозяйка дожидае. Рим Пална. Велела зайтить…»
И снова вопрос к аудитории: вы часто встречаете людей с таким говором и лексиконом? Даже в дремучих деревнях сейчас так не говорят, да и в советское время не говорили, поскольку у всех был и радио, телевизор. Люди выписывали газеты и читали, как ни странно, книги. Такую тётку можно было встретить разве что в советском художественном фильме, повествующем о нелёгкой дореволюционной жизни. Но пихать её в наши современницы – по меньшей мере наивно. Читатель ведь не дурак, он грамоте обучен и лубок такой никак не проглотит. Скажет вслед за Станиславским: «Не верю!» И будет прав.