Литературная Газета 6424 ( № 30 2013)
Шрифт:
Боккаччо, а потом и Мопассана.
Библиотекарша мне строгим голоском:
«Вон то тебе читать, – сказала, – рано», –
Чем только любопытство разожгла...
Я сверстникам, любителям футбола,
Про взрослые секретные дела
Рассказывал часами после школы.
Им «тискал», точно в лагере, «роман».
Подчалил как-то Вовка (или Колька),
Послушал и: «Дай пять, – сказал, – пацан!
Обидит если кто, скажи мне только...»
С
Да, классики, по-видимому, правы:
Литература всё-таки должна
По мере сил смягчать людские нравы.
* * *
Пред тем как удалить их безвозвратно,
Перечитать решил я эсэмэс.
Во многих ничего мне непонятно.
И года не прошло, а смысл исчез.
«У БРИТОВА СЕГОДНЯ». Что за Бритый?
«И ЭТИХ ТОЖЕ». Что за ерунда?
Вдруг – старый номер твой, полузабытый,
И текст: «Я СПАТЬ ЛОЖУСЬ.
ДО ЗАВТРА, ДА?»
И вспомню: это мы с тобою жили
Ещё не вместе. Чтоб звонок ночной
Не разбудил родных, мы не звонили –
Писали... Год уже, как ты со мной,
И свой мобильник на подушку с краю
Я больше не кладу, не жду во сне:
Вдруг ночью что-нибудь напишешь мне...
Счастливым, мёртвым сном я засыпаю.
* * *
Осень. Как в тазике, в луже
Киснет листва у неё...
Словно постылому мужу
Женщина мыла бельё,
А у самой уж пожитки
Спрятаны тут же, в саду.
Свистнули из-за калитки.
«Милый мой, ты?..» На ходу,
Точно цепочки, стрясая
Капли холодные с рук,
Скрылась... И вот, закисая,
Ржавеет пестрядь. И звук –
Тонкий, дрожащий... Неясно:
Ветер ли это – стеклом,
Или стаканом – несчастный
Брошенный муж за столом.
Красная жизнь, золотая
Кончена с нынешних пор.
Белая брезжит, простая.
Крохотных ангелов стая
С неба несётся во двор.
* * *
Богородицы образ из храма
На прихрамовый вынесли двор,
На газончик поставили прямо
И запели (старушки, не хор):
«О Царица моя преблагая!
Мне одно упование – Ты.
Помощь слабому есть ли другая
И заступница у сироты?
Ты же видишь, в каком я лишенье!
Ты же видишь, в какой я беде!
Где скорбящим искать утешенья
И защиты обиженным, где?
У Тебя лишь одной, Пресвятая,
Лишь под Твой прибегаю покров...»
Так хотелось подпеть, но тогда я,
К сожаленью, не знал ещё слов.
БЕНЕДИКТОВ
–
– Пять рублей, – да и стоит. Это почище Пушкина-то будет.
А. Фет. «Ранние годы моей жизни»
Он размышлял: «Питает птиц Всевышний...
Вот воробей – сидит в чужом саду
И кормится, подлец, чужою вишней.
Я поступи так – скажут, что краду!» –
Поэт, чьим первым сборником когда-то
Фет восхищался и Тургенев с ним.
Потом признали оба виновато,
Что пошлым увлекались и пустым.
Но мне милей их ранняя пристрастность,
Чем поздний ум.
Позволь, читатель, ясность
Цитатою внести ещё одной:
«Но вот – конец! Спокоен стал больной.
Спокоен врач. Сама прошла опасность –
Опасность жить». Ведь правда ж, хороша?
А дальше – речь о том, как отлетела
И вниз освобождённая душа
Глядит на ею брошенное тело.
«Она земным стихиям говорит:
«Голодные! Возьмите: это ваше!»
Поэт?.. А только тем и знаменит,
Что небо с опрокинутою чашей
Сравнил, что Пушкин сухо похвалил –
Банальное теперь – сравненье это,
Что пищей он для пародистов был...
Для тех же, что высмеивали Фета.
* * *
Утро. Зимнего солнца лучи
Бьют в глаза мне, и я просыпаюсь.
Вижу: бабушка возле печи
На скамейке сидит, улыбаясь.
«Мало, мать, от голландки тепла,
Чтоб её! Перемёрзнем к обеду!» –
Раздаётся ворчание деда.
Самокруткой дымит у стола
И плюётся он – то ли от злости,
То ли в рот ему лезет махра...
Было вроде бы только вчера,
И уже два креста на погосте.
И не встать никому из могил.
Но как будто бы вживе я слышу:
«Ты бы, старый, бранился потише!
Снова внука чуть свет разбудил!»
* * *
Слова пугающие те
На ум приходят мне всё время:
«Поэт, мол, умер в нищете,
В отчаянье, покинут всеми...»
А знай, допустим, я, что он,
Любимый всеми, жил в достатке
И был надеждой окрылён,
И... – разве было б всё в порядке?
Там... Чт[?] там? Лодка? Или мост?
Или тоннель со встречным светом?..
«Умри, – рекомендует Фрост, –
В парчу и золото одетым!»
А Блок чуть не кричит: «Пускай,
Как пёс, умру я под забором!..»