Литературная Газета 6443 ( № 50 2013)
Шрифт:
Лев Рубинштейн. Скорее всего. - М.: АСТ; CORPUS, 2013. – 576 с. – 4000 экз.
Под творения Льва Семёновича Рубинштейна в книжном магазине "Москва" выделена аж целая полка. Там всё – и стишки, и публицистика. Разные форматы, разной толщины томики рядком лежат. Другое дело, что стихи эти – сплошная халтура. Ни уму, ни сердцу. Разве только истовый сторонник и собрат автора может счесть это именно стихами, а не просто произвольным набором слов, не передающих даже атмосферных шумов. Называется всё это «московский концептуализм», постулируется как некое откровение. По мне же это разновидность литературного жульничества, вполне себе поэтический «Чара-банк» или «Хопёр-инвест». Но, как мы знаем, этот принцип отнюдь не
Наш автор плодовит, и полочка его с книгами на зависть полна. Да и с каким соседством! Слева Пригов покоится, справа – Айзенберг. Все – в ассортименте. Лепота. В общем, приобрёл я свежую книгу Рубинштейна. Пухленькую, красивую, с фотопортретом автора на обложке. Открыл. Сразу радость – это не стихи, а хотя бы публицистика. Как выяснилось позже, радость оказалась единственной. Книга беспримерно косноязычная. Проблемы с языком начинаются раньше авторского текста, прямо с предисловия. Автор его, Пётр Вайль, покойный журналист, писал по обыкновению бойко и живо, а тут ему словно природа изменила. Месил он этот текстик, месил, а вылепить что-либо убедительное так и не смог. В общем, предисловие вышло длиннющее, тягомотное и в целом убогое. Следует отметить, что заданную сразу высокую планку филологического безобразия друг Семёныч предпочёл не обрушивать.
Книга «Скорее всего» – это сборник эссе. Или даже не эссе в чистом виде, а статей, несущих в себе сплав мемуаров и политических речей. Мне поначалу показалось, что это – сборник проповедей. Приходилось читать образцы такой литературы. Причём от всех мировых религий. Что всегда в них подкупало? Редчайший сплав порой действительно пламенного религиозного чувства со стилем кафедральной методички гуманитарного вуза и всего этого – с банальнейшей и постыднейшей графоманией.
Но, дочитав до середины книгу Рубинштейна, я своё мнение поменял. Не столько это даже проповеди, сколько образцы особого жанра, одного из древнейших, кстати, в мировой литературе – жалобы. Сборник жалоб, включающий в себя подробный перечень обид, начиная с детских. Всё это слегка разбавлено похвалами самому себе и размышлениями «о судьбах родины». В книге всё насыщено штампами, трюизмами и тошнотворными потугами сделать смешно. «Кафка в очередной раз становится былью»; «Ненависть и любовь перетекали одна в другую, образуя какую-то ленту Мёбиуса» и т.д. Кто же ввёл автора в заблуждение, сказав, что ему присуще чувство юмора? Нет у москвича Рубинштейна одесско-местечковой закваски, не выходит у него искромётно, выходит или натужно, или как-то по-детски, глуповато, в духе школьного улюлюканья. Пиши он свои тексты неандертальски серьёзно, не стараясь балагурить и мудрить, право, вышло бы много лучше.
Как можно понять из текстов, автор – человек, по жизни жестоко обиженный и страдающий. Обиды его начались вскоре после рождения. Хоть он был тонко устроенный мальчик из хорошей семьи, а не какое-нибудь там, простите, быдло, ему пришлось пройти через бури и испытания. Однажды некая девочка по имени Таня даже спросила у автора, отчего его бабушку зовут глупым именем Берта! Вообще за такие вопросы топят в пруду заживо. Щадить таких юных преступниц – только поощрять злодейства! Но тогда, в те страшные года, ещё правил Сталин, и некому было спасти автора от злой девочки!
Это ж надо, какая память у автора хорошая! Закроешь глаза, и 50, а то и все 60 лет мгновенно испарятся и снова стоит, как живая, эта Таня со своими страшными, наверняка белобрысыми косичками и бантами, смотрит, как дикий зверь, рычит и укусить норовит. Само собою, зловещей Таней список рубинштейновских чудовищ, превративших детство автора в череду моральных пыток, не ограничивается: «Был Витька Леонов, смертельный твой враг, говоривший тебе при встрече «Абгам любит кугочку». Ты, не думая ни о чём, бросаешься на него и тут же оказываешься на земле, потому что гад был
Позвольте, да это же нагибинская история! Легко сравнить:
«Я уже начал привязываться к школе, ища в ней противовес двору, когда в наш класс пришёл Агафонов[?] По окончании занятий подходил ко мне и давал под ребро или в солнечное сплетение, и сразу становилось ясно, кто чего стоит. Я всё же оказывал посильное сопротивление вплоть до того рокового дня, когда, сощурив бледно-голубые пустые глаза, Агапеша сказал:
– Ехал бы в свой Бердич.
– Куда? – не понял я.
– В Бердич, жидовскую столицу, – пояснил Агапеша».
Мне кажется, или истории эти довольно широко распространены? Нет, я ни в коем случае не подозреваю нашего героя в плагиате, мне просто интересно: неужели у каждого москвича нерусских корней, ставшего потом интеллигентом, обязательно был в детстве юный русский мучитель, мальчик-фашист феноменальной силы, непобедимый, как Ваффен-СС? Да что там юные злодеи! Школьные учителя и то называли автора вместо «Рубинштейн» то Рабиновичем, то Гуревичем, причём весь класс, представьте, весь, хохотал и улюлюкал! И охватывает тебя сочувствие. Это ведь не жизнь была, а какое-то жуткое и обидное прозябание! Именно оно выковывает из людей убеждённых либералов. И, верно, чтобы слукавить, автор нам уточняет, что, мол, освенцимов в его жизни не было. Да как же не было? А это всё что?
Ну, хочешь не хочешь, но понимаешь: тут описываются, если коротко, «страдания еврея в русском окружении». Паханая-перепаханая, надо сказать, тема, взрыхлённая и унавоженная Гроссманом, Нагибиным, многими другими. Но как же это скучно и убийственно предсказуемо! Вот сейчас мальчик-отличник и умница придёт домой и спросит у бабушки: «А кто такие евреи?» Потом он же придёт домой, принесёт обломки скрипки, разломанной хулиганами, и спросит у той же бабушки: «Неужели мы евреи?» И т.д.
Сделали таньки и витьки своё чёрное дело. Прошли не то что годы – полстолетия пролетело, а наш автор всё никак свою обиду не растратит. Те злые дети уж давно стали дедушками и бабушками, автор же наш всё так же остаётся обиженным субтильным еврейским мальчиком в очочках, только успевшим, не повзрослев, постареть. Хорошим мальчиком, добрым от природы, но, увы, не имевшим ни бойкого языка, ни крепких кулаков и оттого убеждённым, что его, по определению, будут высмеивать и лупить все, за малым исключением, обитающие в этой стране.
Автор, следует отдать ему должное, называет страну «нашей». Но на этом его комплиментарность к России заканчивается. Ведь Рубинштейн большой либерал, антисталинист, антикоммунист, враг нынешней власти, как и всех властей, что тут были со времён царя Гороха, антиклерикал и белоленточник. И он борется денно и нощно. Здесь же всё так плохо и ужасно. А где хорошо? Там – в Америке, в Британии, в Германии. Там всё чудно, нет изъянов и грехов, лопухи плодоносят помидорами и с неба вместо града баранки с конфетами сыплются. А у нас что? На страницах книги я практически не встретил ни единого местного, о ком было бы сказано с настоящим теплом. Они если не антисемиты, то пропойцы, а если не пьют, то простоваты до безобразия, а если не столь просты, как принято, то это тётки со строгими лицами или насквозь пропитанные сталинизмом дядьки.
Знаете, поневоле, анализируя тексты, поражаешься невыносимой советскости Рубинштейна. Это даже не просто советскость, а какая-то совковость наоборот. Ощущение, будто включаешь чёрно-белый телевизор году так в 82-м, а там диктор Кириллов, который вдруг перепутал всё на свете и вместо здравиц хлеборобам Черноземья величает их испитыми ничтожествами, затем солдат Красной армии – уголовниками и насильниками. Следом – костерит и проклинает компартии Западной Европы, после славословит миролюбивый блок НАТО, хвалит передовых транссексуалов Голландии и Дании и в конце поздравляет США с удачным испытанием нейтронной бомбы. Конечно, это та же программа «Время»: суть одна, только знаки разные.