Литературное произведение: Теория художественной целостности

Гиршман Михаил

Это «подлинное слово» существует несмотря на то, то «не существует абсолютного стихотворения», оно «говорит о непригодности любых мерок и устремляется навстречу утопии, небывалым путем Небывалого… Оно и больше и меньше бытия» ¹⁷ .

Если для М. Бубера онтологически-первичным является «бытие-между», бытие-общение человека с человеком, то Э. Левинас более радикально противостоит онтологии и усматривает в самом начале доонтологическую первичность общения бытия и небытия, общения на границе предельной раз-деленности, разрыва, даже непроницаемости. Очень выразительно конкретизирует Э. Левинас эту проясняющуюся художественным произведением границу бытия и ничто, обращаясь к трагедиям Шекспира, которые открывают, с его точки зрения, противостояние личности и анонимного бытия, безличного

наличия: «Такое возвращение присутствия в отрицание, невозможность избежать анонимного нетленного существования составляет глубинную суть шекспировского трагизма. Рок античной трагедии становится фатальностью неотпускающего бытия. Тени, привидения, ведьмы – не только дань Шекспира своему времени или остаток отработанных материалов; они позволяют постоянно передвигаться по той границе бытия и ничто, где бытие проникает в ничто как „пузыри земли“. Гамлет отступает перед „не быть“, потому что предчувствует возвращение бытия. Появление тени Банко в „Макбете“ также является решающим опытом „безысходности“ существования, его призрачного возвращения сквозь трещины, в которые его загнали. Макбета ужасает река бытия: бытия, вырисовывающегося в ни-что» ¹⁸ .

Этика ответственности и отношения к другому, по Э. Левинасу, предшествует всему: и онтологии, и эстетике, и искусству: «понимание бытия в целом, – писал он, – не может главенствовать над отношением с Другим. Это последнее определяет первое. Я не могу вырвать себя из товарищества с Другим… Это говорение к другому… это отношение с другим как с собеседником, это отношение с бытующим – предшествует всякой онтологии…» ¹⁹ Не раскрытие непотаенности Бытия, а отношение с бытующим и выявляет, по Левинасу, поэтическое произведение – событие осуществления человеческой субъективности в её обращенности к Другому.

Примечания

1. Levinas E. La Realite et son ombre // Les Tempes Modernes. 1948. № 38. (Nov.) Перевод статьи Э. Левинаса на русский язык опубликован: Литературоведческий сборник. Донецк, 2004. Вып. 17—18. С. 189—207.

2. ЛиотарЖ.-Ф. Хайдеггер и «евреи». СПб., 2001. С. 63.

3. Духан И. Тень бытия: искусство и Эммануэль Левинас // Литературоведческий сборник. Вып. 17—18. Донецк, 2004. С. 213—214.

4. Бахтин М. М. К философии поступка // Бахтин М. М. Собр. соч. М., 2003. Т. 1. Философская эстетика 20-х годов. С. 21.

5. Там же. С. 7.

6. Литературоведческий сборник. Вып. 17—18. С. 206.

7. Там же. С. 207

8. Levinas E. Martin Buber and the Theory of Knowledge // The Levinas Reader. Oxford, 1989. P. 74.

9. Ibid. P. 66.

10. Левинас Э. Время и другой. Гуманизм другого человека. СПб., 1998. С. 158.

11. Левинас Э. Избранное: тотальность и бесконечное. М.; СПб., 2000. С. 354.

12. Там же. С. 351.

13. Там же. С. 350.

14. Там же.

15. Там же. С. 353.

16. Там же. С. 353—354.

17. Там же. С. 354.

18. Там же. С. 37—38.

19. Левинас Э. Тотальность и бесконечное: эссе о вечности // Вопросы философии. 1999. № 2. С. 64.

Литературное произведение как бытие – общение : что мы анализируем и интерпретируем ?

Аксиоматической предпосылкой всех последующих рассуждений можно считать тезис о том, что литературное произведение – это по крайней мере реально существующий объект: есть нечто такое, что называют произведением, что люди читали, читают и будут читать, а некоторые из них, решившие стать литературоведами, еще и специально изучают, анализируют. В контексте темы этого раздела внутренне взаимосвязанными оказываются следующие вопросы: что же это такое: литературное произведение в его специфической сути – и что именно в нём становится предметом научного анализа и литературоведческой интерпретации.

Как только начинаешь искать ответы на

эти вопросы, единственное число немедленно превращается во множественное, и вроде бы один и тот же объект трансформируется во множество предметов, получающих разные имена в различных авторских концепциях и литературоведческих направлениях. Текст, художественный текст, эстетический текст, контекст, интертекст, мир, художественный мир, поэтический мир, художественная целостность, эстетический дискурс, интенциональный предмет, виртуальная реальность… – перечень этот, конечно же, не является строгим или тем более исчерпывающим. В соответствии с этим находится и множество имен аналитической деятельности литературоведа: напомню, например, выделяемые Ц. Тодоровым проецирование, комментирование, поэтику, чтение (речь идет, конечно, не о читательском восприятии, а об аналитическом изучении индивидуального текста в его своеобразии), описание, интерпретацию ¹ .

Не пытаясь хоть каким-либо образом обсуждать эти перечни, я хочу только подчеркнуть, что множественному числу: мы – аналитиков и интерпретаторов, объединенных в литературоведческом сообществе, – соответствует множество обозначений «что» и множество конкретизаций «анализируем». Подчеркну, что я имею в виду множественность, находящуюся в пределах разнонаучной определенности, в противовес ненаучным: религиозным, художественным и иным подходам к вроде бы тому же самому объекту.

Это множество предстает как «спокойный» перечень только лишь в плоскости элементарных перечислений. В объеме реальной литературоведческой жизнедеятельности различия заостряются до противоречий в том числе между «что» и «анализируем», между специфическим целым нашего предмета и его аналитическим расчленяющим описанием и исследованием. Вот одна из самых отчетливых формулировок такого противостояния из статьи М. Л. Гас-парова: «… спорят два подхода, аналитический и целостнический, первый предлагает описывать произведение по структурным уровням (фонический, метрический, стилистический, образный) и по их соотнесенности, второй требует описывать его в целостности (в какой последовательности, неясно) и чтобы в этой целостности господствующим было, конечно, содержание, смысл» ² . Первый подход, по мнению М. Л. Гаспарова, – исследовательский, второй – творческий.

Главный вопрос, который здесь возникает: насколько эти два разных подхода, если их оба рассматривать в пределах научной деятельности, соотносятся с одним и тем же ее предметом, с одним и тем же «что»?, насколько фонический, метрический, стилистический, образный уровень текста – это одновременно и уровни произведения в его целостности? И не является ли само это понятие целостности обоснованно появляющимся в контекстах аналитических рассуждении лишь в той мере, в какой мы осознаем наш предмет не только как особое целое, но и как особое отношение многих и разных целых: текст и произведение в их числе.

Но даже если оставаться в пределах дихотомии: элемент (уровень) – целое, то и тогда альтернатива М. Л. Гаспарова может принять несколько другой вид в контексте более общего и что принципиально важно – внутрина-учного со-противопоставления, основанного на «взаимной дополнительности или двойственности познавательных установок», как писал Ю. А. Шрейдер, представивший наиболее систематическое развертывание этой идеи общенаучной методологии. Вот некоторые, по-моему, наиболее актуальные для нас пары таких равновозможных установок и реализующих их принципиально множественных эвристик, способов «познавать познаваемое»: «исследовать целое нужно путем сведения его к элементарным частям, которые определяют свойство целого – нужно изучать специфику целостного объекта, а в его частях искать проявления целого; теория об объекте, имеющаяся у исследователя, может быть частично продуктом деятельности самого объекта – объект не зависит от факта существования теории, описывающей этот объект; наука описывает готовый мир – наука одновременно описывает и творит мир» ³ . Главное в этом перечне, – подчеркивал Ю. А. Шрей-дер, – «это идея о том, что можно пользоваться (и весьма плодотворно) дополнительными эвристиками. Наоборот, абсолютизирование одной из эвристик с моральным запретом на дополнительную к ней ведет к трудностям как в описаниях науки, так и в методологии научного описания ре-альности» ⁴ .