Литературные вечера. 7-11 классы
Шрифт:
Шестой чтец :
Я говорю с тобой под свист снарядов,
Угрюмым заревом озарена.
Я говорю с тобой из Ленинграда,
Страна моя, печальная страна…
Кронштадтский злой, неукротимый ветер
В мое лицо закинутое бьет.
В бомбоубежищах уснули дети,
Ночная стража встала у ворот.
Над Ленинградом – смертная угроза…
Бессонны ночи, тяжек день любой.
Но мы забыли, что такое слезы,
Что называлось страхом и мольбой.
Я говорю: нас, граждан Ленинграда,
Не поколеблет грохот канонад,
И если завтра будут баррикады, —
Мы не покинем наших баррикад.
<…>
Мы будем драться с
Мы одолеем бешеных зверей,
Мы победим, клянусь тебе, Россия,
От имени российских матерей.
Четвертый ведущий :
Анну Ахматову война застала в Ленинграде. В июле 1941 г. она написала стихотворение, облетевшее всю страну:
И та, что сегодня прощается с милым, —
Пусть боль свою в силу она переплавит.
Мы детям клянемся, клянемся могилам,
Что нас покориться никто не заставит.
(Звучит песня В. Высоцкого «Так случилось, мужчины ушли»)
Первый ведущий :
Далеко не все произведения о Великой Отечественной войне сразу доходили до читателя. Одни из них подвергались жестокой критике, другие, авторы которых пытались донести до людей трагическую правду о войне, рассказать об ошибках военных лет, запрещались совсем. <…>Была выпущена целая серия партийных постановлений, согласно которым военная литература должна была лакировать действительность и быть бесконфликтной. «Послушным» писателям, чьи творения часто были далеки от реальной жизни, присуждались Сталинские премии, «строптивых» же авторов ожидало забвение на долгие годы, вплоть до перестройки.
Второй ведущий :
Ярким примером тому является творчество Василия Гроссмана и, в частности, его роман «Жизнь и судьба». В качестве корреспондента «Красной звезды» Гроссман в первые дни войны отправляется на фронт. В 1943 г. он уже был подполковником. <…>Его очерки о войне глубоки и вдумчивы. В. Гроссман – один из первых авторов художественных книг о войне, повести «Народ бессмертен» (1942 г.). 10 лет спустя выходит его роман «За правое дело», успех которого у читателей был огромен. Однако некоторые критики признали роман как произведение «безыдейное, антинародное, не соответствующее принципам социалистического реализма». Гроссмана упрекали в том, что он описал Гитлера, а вот образ Сталина отсутствует. А это – «идеологическая диверсия». Книгу и автора забыли. В 1961 г. арестован другой роман Гроссмана – «Жизнь и судьба». После этого прозы он больше не писал.
Что послужило причиной ареста романа? «Жизнь и судьба» – это синтез военной и лагерной прозы. Гроссман показал, что человек скован в рамках жестокой командно-административной системы. В романе раскрыты роль насилия в обществе, казармы, культ вождей… И в этом смысле сопоставлены фашистские концлагеря и лагеря ГУЛАГа. Несвобода и бессилие человека в них равнозначны. Культ насилия, равнения на одну личность превращают многих талантливых людей в «пасынков истории» и наоборот, серых людей, бесталанных выдвигает на первый план. Разумеется, в 1960-е гг. подобные произведения не имели право на существование. Роман «Жизнь и судьба» был опубликован лишь в 1988 г.
Гроссман беспощаден в изображении ужасов войны. Сцена казни евреев в газовой камере одного из фашистских лагерей описана автором с шокирующей достоверностью.
Седьмой чтец :
… Все плотнее становилась толпа в камере, все медленнее стали движения, все короче шажки людей. <…>И голый мальчик делал крошечные бессмысленные шажки. Кривая движения его легкого маленького тела перестала совпадать с кривой движения большого и тяжелого тела Софьи Осиповны, и вот они разделились. Не за руку надо
Людей становилось все больше, и молекулярное движение по мере сгущения и уплотнения отступало от закономерности Авогадро. Потеряв руку Софьи Осиповны, мальчик закричал. Но тут же Софья Осиповна сдвинулась в прошлое. Существовало только сейчас и теперь. <…> И вдруг снова, по-новому возникшее движение произошло рядом с Давидом.
Шум тоже был новый, отличавшийся от шороха и бормотаний.
– Пустите с дороги! – и сквозь единую массу тел пробивался человек с могучим, напряженными руками, толстой шеей, наклоненной головой. Он хотел вырваться из гипнотического бетонного ритма, его тело бунтовалось, как рыбье тело на кухонном столе, слепо, без мысли. Он вскоре затих, задохнулся и стал семенить ногами, совершать то, что совершали все.
От нарушения, которое произвел он, изменились кривые движения, и Давид оказался рядом с Софьей Осиповной. Она прижала мальчика к себе с той силой, которую открыли и измерили рабочие в лагерях уничтожения, – разгружая камеру, они никогда не пытались отделять тела обнявшихся близких людей.
<…>
… Движение ребенка наполняло ее жалостью. Ее чувство к мальчику было так просто – слова и глаза не стали ей нужны. Полумертвый мальчик дышал, но воздух, данный ему, не продлевал жизнь, а угонял ее. Голова его поворачивалась, ему все еще хотелось смотреть. Он видел тех, кто оседал на землю, видел открытые беззубые рты, рты с белыми и золотыми зубам, видел тоненькую струйку крови, бежавшую из ноздри…
Все время сильные, горячие руки обнимали Давида, мальчик не понял, что стало темно в глазах, гулко, пустынно в сердце, скучно, слепо в мозгу. Его убили, и он перестал быть.
Софья Осиповна Левингтон ощутила, как осело в ее руках тело мальчика. Она опять отстала от него.
В подземных выработках с отравленным воздухом и индикаторы газа – птицы и мыши – погибают сразу, у них маленькие тела; и мальчик с маленьким, птичьим телом ушел раньше, чем она…
А в ее сердце еще была жизнь: оно сжималось. Болело, жалело вас, живых и мертвых людей…
Третий ведущий :
Несправедливой и жестокой критике подверглись и те произведения, в которых говорилось о трагедии семьи в военные годы. Официальная пропаганда очень неодобрительно относилась к изображению в художественной литературе личной трагедии человека. Так, неоцененными стали поэма А. Твардовского «Дом у дороги» и рассказ А. Платонова «Возвращение». Суровой критике была подвергнута повесть Эм. Казакевича «Двое в степи». Та же судьба постигла и стихотворение М. Исаковского «Враги сожгли родную хату», герой которого, вернувшись домой с войны, нашел лишь пепелище:
Восьмой чтец :
Враги сожгли родную хату,
Сгубили всю его семью.
Куда ж теперь идти солдату,
Кому нести печаль свою?
Пошел солдат в глубоком горе
На перекресток двух дорог,
Нашел солдат в широком поле
Травой заросший бугорок.
Стоит солдат – и словно комья
Застряли в горле у него.
Сказал солдат: «Встречай, Прасковья,
Героя-мужа своего.
Готовь для гостя угощенье,
Накрой в избе широкий стол, —
Свой день, свой праздник возвращенья
К тебе я праздновать пришел…»
Никто солдату не ответил,
Никто его не повстречал,
И только теплый летний ветер
Траву могильную качал.
<…>
Хмелел солдат, слеза катилась,
Слеза несбывшихся надежд,
И на груди его светилась
Медаль за город Будапешт.