Литературные воспоминания
Шрифт:
докторов нет... Я не теряю надежды хоть к 20 ноября быть в Петербурге— и
тогда, разумеется, по примеру «Дворянского гнезда», первый прочтете мою
повесть — вы. Я теперь не имею никакого суждения о том, что я произвел на свет: кажется, эротического много. Шатобрианом пахнет... Коли не выгорело, брошу—
не без сожаления, но с решительностью. Теперь уже нельзя... в грязь садиться: это
позволительно только до 30 лет...
А я теперь занят общим пересаживанием крестьян на оброк. Дядя—спасибо
ему!—не
теперь сами по себе, и я сам по себе. Оброк назначался по 3 руб. сер. с десятины, разумеется безо всяких других повинностей. Но леса истребляются страшно—все
продают, пока их не раскрали.
Скучно мне, любезный П. В., не быть в Петербурге. Сидел бы в своей
комнате, у Вебера, а то здесь живого лица не увидишь. Надо терпеть — а кисло.
305
Толстой был у меня недели две тому назад, но мы с ним не ладим — хоть
ты что! Впрочем, вы, вероятно, имеете о нем известия.
Прощайте... Жму вам крепко руку и кланяюсь всем приятелям. Преданный
вам И. Т.».
Постоянные пикировки между Тургеневым и Толстым привели их обоих
чуть не к формальному обмену пулями, о чем будем говорить скоро. Теперь же
мы видим, что, по мысли Тургенева, разрыв с «Современником» был
окончательный, и произошел он из намерения его раз навсегда высвободиться из
кабалы, в которую попал и которая продолжалась долее, чем можно было терпеть, чего Некрасов, с своей стороны, никак не хотел понять [397].
Но оставалась еще публика. С ней надо было обращаться осмотрительнее. В
последнее время «Современник», благодаря искусству своей редакции, получил
громадное влияние и распространение. По голосу его уже с 1858 года стали
формироваться в литературе мнения и убеждения, которые следовало беречь и не
возмущать никаким подобием мелкого расчета. Все шло по-прежнему тихо и
прилично. Знаменитая, более остроумная и блестящая, чем неотразимо
убедительная речь Тургенева «Гамлет и Дон-Кихот», сказанная им в январе 1860
года на вечере литературного фонда, явилась, по обыкновению, на страницах
«Современника» [398]. Почти вслед за нею Тургенев еще побывал в Москве, повторив свою речь тоже на вечере литературного фонда; добился еще для А. Н.
Островского позволения публично прочесть отрывок из комедии «Свои люди —
сочтемся», которая много возмущала петербургскую цензуру и дозволена была
московскою без особого затруднения. Тургенев выслал в комитет литературного
фонда, как результат устроенного им чтения, 1220 р. 50 к., прибавляя: «Комитет
должен быть доволен мною». По возвращении в Петербург он прожил еще там до
мая месяца и уехал, как назначал сам, сперва
тоже прекратилась или перешла на иностранную почву, ибо спустя месяц и я
уехал в Италию. Между тем приближалось для «Современника» время подписки, и являлась необходимость объяснять читателям, почему один из четырех главных
сотрудников журнала удалился вовсе из редакции. Надо было подготовить умы к
известию о разрыве, и дело началось издалека запоздалым разбором «Рудина», поразившим и огорчившим автора романа. Я убедился в этом из парижского
письма Тургенева, полученного в Петербурге 8 октября 1860 года, когда я уже
опять был дома. Письмо гласило:
«Париж. 12 октября н. с., 1860.
...Скажу вам несколько слов о себе. Я нанял квартиру в Rue de Rivoli, 210, и
поселился там с моей дочкой и прекраснейшей англичанкой-старушкой, которую
бог помог мне найти. Намерен работать изо всех сил. План моей новой повести
готов до малейших подробностей — и я жажду за нее приняться [399]. Что-то
выйдет—не знаю, но Боткин, который находится здесь... весьма одобряет мысль, которая положена в основание. Хотелось бы кончить эту штуку к весне, к апрелю
месяцу, и самому привезти ее в Россию. «Век» должен считать меня в числе своих
306
серьезнейших неизменных сотрудников. Пожалуйста, пришлите мне программу, а
я в свободные часы от моей большой работы буду писать небольшие статейки, которые постараюсь делать как можно интереснее [400].
Спасибо, батюшка, за книги... И за 40 руб., данных беспутному
двоюродному братцу,—благодарю. «За все, за все тебя благодарю я». Этот
сумасшедший брандахлыст, прозванный у нас в губернии Шамилем, прожил в
одно мгновение очень порядочное имение, был монахом, цыганом, армейским
офицером, а теперь, кажется, посвятил себя ремеслу пьяницы и попрошайки (см.
рассказ Тургенева от 1881 года «Отчаянный»). Я написал дяде, чтобы он призрел
этого беспутного шута в Спасском. Что же касается до 100 р. сер., пусть вам
заплатят издатели «Века», а я им это заслужу ранее месяца.
Сообщите прилагаемую записку Ив. Ив. Панаеву. Если бы он хотел узнать
настоящую причину моего нежелания быть более сотрудником «Современника», попросите его прочесть в июньской книжке нынешнего года, в «Современном
обозрении», стр. 240, 3-я строка сверху, пассаж, где г. Добролюбов обвиняет
меня, что я преднамеренно из Рудина сделал карикатуру, для того чтобы
понравиться моим богатым литературным друзьям, в глазах которых всякий
бедняк мерзавец. Это уже слишком—и быть участником в подобном журнале уже