Литературные воспоминания
Шрифт:
До свидания, лобзаю вас в верх головы, как говорит Кохановская. А-пропо
((франц.— a propos) — кстати). Катков обайбородил Евгению Тур за письмо к
нему по поводу Свечиной. Вот междуусобица. Ваш И. Т.».
В этом письме останавливают внимание оживленные похвалы г-же
Маркович (Марко Вовчку). Он был с нею -в то время в самых приятельских
отношениях и сделал путешествие с нею и молодым ее сыном в Берлин в
почтовой бричке, где они сидели
не существовало. Тургенев с уморительным юмором рассказывал потом, как
резвый мальчик сидел у него всю дорогу на руках, на ногах и спал на шее. В
Париже он поместил мальчика в пансион и неустанно покровительствовал его
матери. Марко Вовчок принадлежала к кругу малороссов, с поэтом Шевченкой во
главе,— кругу, который с журналом «Основа» значительно увеличился и
приобрел видное положение в обществе. Тургенев сочувствовал его стремлениям, имевшим целью поднять язык своей страны, развить ее культуру и поставить ее в
дружеские, а не подчиненные только отношения к великорусской культуре. Он
искал знакомства с поэтом Шевченкой, высказывал искренние симпатии его
прошлым страданиям и его таланту, но не разделял его увлечений. Над его
привязанностью к Запорожью, казачьему удальству, к гайдаматчине он
подсмеивался не раз, в приятельском кружку. Марко Вовчок была тогда в апогее
своей славы за свои грациозные и трогательные повести из крепостного быта —
«Украинские народные рассказы», вышедшие к тому же времени (1860) в
переводе Тургенева на русский язык [407]. С тех пор завязались у них те
задушевные отношения, свидетельством которых служит его переписка и которые
длились до той минуты, когда Тургенев открыл в Марко Вовчке наивную
способность поглощать благодеяния как нечто ей должное и требовать новых, не
обращая внимания на свои права на них. Это была удивительная натура, без
нужных средств для поддержания своих привычек, но с замечательным
312
мастерством изобретать средства для добывания денег, что, в соединении с
серьезностию, какую дают человеку труд, талант и горькие опыты жизни, сообщало особый колорит личности г-жи Маркович и держало при ней многих
умных и талантливых приверженцев довольно долгое время. Тургенев пока
только удивлялся ей. В декабре 1860 года он писал мне: «Марья Алекс. все здесь
живет и мила по-прежнему; но что тратит эта женщина, сидя на сухом хлебе, в
одном платье, без башмаков,— это невероятно. Это даже превосходит Бакунина.
В полтора года она ухлопала 30 000 франков совершенно неизвестно куда!»
Тургенев мало-помалу отвык от нее, а под конец жизни и вовсе не вспоминал о
ней.
Из Болоньи я отправился
памятники, но при этом только одна случайность помешала мне сделаться
свидетелем и участником чисто итальянской черты народного быта. Я пошел в
почтамт, чтобы взять единственный остававшийся свободным билет в купе, которое отправлялось в Равенну. Не помню, что помешало мне овладеть им, только я отложил свою поездку до следующего раза. Толпа итальянцев, окружающая обыкновенно все входы и выходы присутственных мест, подметила
меня и, вероятно, приняла за англичанина с туго набитым кошельком. На другой
день утром я был разбужен лакеем гостиницы, который сообщал мне испуганным
голосом следующее: «Вы собираетесь в Равенну — будьте осторожны. Вчера
бандиты остановили почтовый дилижанс и, вероятно, ограбили бы его, если бы
ехавший с ними офицер не разогнал их своим револьвером». Я пошел тотчас же
на разведки — билет, который был уже в моих руках, попал к офицеру
итальянской армии, вероятно более меня знавшему об анархии в тогдашней
Италии, только что переменившей у себя «правительство» [408], и на всякий
случай взявшему с собой заряженный револьвер. Угрозой выстрелов он и обратил
в бегство мошенников, еще не приученных к ремеслу, как их собраты в Папской
области. Рассчитав, что лучшего времени для вояжа и быть не может, я опять взял
билет в карету, и мы благополучно достигли Равенны, сопровождаемые отрядом
берсальеров с ружьями, в почтовой тележке, приданных нам администрацией для
сохранения свободы сообщений; они всю ночь распевали итальянские
патриотические песни. Из Равенны я переехал в Сиену, где получил от Тургенева
последнее соденское письмо, извещавшее о начавшемся разложении так хорошо
обдуманного плана наших встреч. Следовало торопиться, ибо весь план этот со
дня на день мог разлететься в пух и оставить меня и мой вояж без цели и
результатов.
Вот письмо Тургенева:
«Соден. 8 июля 1860.
Милый П. В. Сейчас получил ваше письмо и отвечаю. Сообщаемые вами
подробности очень любопытны. Что бы с нами было, если бы вас застрелили, хотя
вы бы, вероятно, защищаться не стали! Но пуля—дура. Много придется
поговорить с вами обо всем, что вы видели, поговорить на острове Уайте: раньше
мы не увидимся. План мой потерпел маленькое изменение, о котором считаю
313
долгом известить вас. Я остаюсь здесь до 16-го числа и еду прямо в Куртавнель, к
m-mе Виардо, где я пробуду до 1 августа, то есть до эпохи морских купаний на