Литературные воспоминания

Анненков Павел Васильевич

министерства просвещения, изнывавшая под бременем своей ответственности, ни

безответственное III отделение, боявшееся решительными мерами повредить

самой мысли о преобразовании и следовавшее издали за общим волнением.

Иногда оно неожиданно восставало с прежними, некогда столь страшными, угрозами против разумных требований общества, которых и разобрать правильно

не могло, как то было в вопросе о сохранении за крестьянами существующего

надела, и, пристыженное, уходило опять

за кулисы. Затруднения администрации

еще увеличились, когда к этому же времени овладел всей образованной частью

общества, всей интеллигенцией России дух реформ и жажда политической

деятельности. Придирались ко всякому часто маловажному факту, чтобы раздуть

его в политическое или социальное явление и сделать его предметом толков. Сам

Тургенев поддался духу времени и препроводил государю императору в 1862 году

письмо, в котором защищал арестованного журналиста Огрызко, уличенного в

связях с польским восстанием. Журнал, им издаваемый, был запрещен [410]. Мы

315

видели черновую этого всеподданнейшего письма, очень красноречиво

составленного. Решаемся на память передать его содержание. Не зная сущности

дела, Тургенев просил не о снисхождении к виноватому, а о восстановлении его

во всех его правах. Письмо, между прочим, говорило, что арестованием издателя

польской газеты и упразднением ее самой нарушаются великие принципы

царствования, что мера потрясает надежды и доверие, возлагаемые на него

русским обществом как на освободителя крестьян и как на лицо, провозгласившее

с высоты престола неразрывное слияние интересов государства с интересами

подданных; что он, проситель, считает своим долгом высказаться откровенно, исполняя тем, во-первых, прямую обязанность верноподданного, а во-вторых, выражая своим поступком глубокую признательность за защиту, которую

государю угодно было однажды оказать самому составителю письма. Письмо, конечно, не имело никаких последствий для Тургенева и оставлено было без

ответа. Тургенев рассказывал только потом, что, встретившись с государем на

улице и поклонившись ему, он мог приметить строгое выражение на его лице, а в

глазах прочесть как бы упрек: «Не мешайся в дело, которого не разумеешь».

Но ни один из наших импровизированных прожектеров не задавал себе

тогда и мысленно никакого вопроса. Все дело казалось очень легким. Стоило

только вспомнить безобразия прошлого и своей собственной жизни,

противопоставить им идеалы существования, их отрицающие и всегда у нас

существовавшие,— и план нового проекта был тотчас же готов. Кроме того, каждый проект обещал с принятием его эру невиданного благоденствия на земле.

Канцелярии наши были завалены работами в этом смысле и не оставались в долгу

у

общества. Они благосклонно относились к поголовному уничтожению всякого

зла и заготовляли уже декреты, упразднявшие такое зло, около которого, однако, собирались жизненные интересы управляемых, предоставляя последним

выпутываться из дела, как умеют, и не объясняя своих идей, целей, намерений.

Контролирующей власти приходилось считаться так же точно с своими собратами

по управлению, как и с публикой. Трудно было тогда найти человека во всей

России, который ясно и отчетливо сознавал бы и предвидел результаты, какие

должны, по местным условиям, выйти из приложения его планов и убеждений. В

публике образовался целый класс людей, который всячески поощрял насаждение

новых начал и принципов, думая, что из общего перево-. рота выйдет сам собою

обновленный строй жизни и упразднит все отребье второстепенных деятелей, их

честолюбивые замыслы, их надежды на возвышение и играние ролей, незрелость

их мысли. Почти то же самое думали и настоящие герои дня, те колоссы

«редакционных комиссий», которые, не обращая внимания на шум, вокруг них

царствовавший, и одушевленные только жаждой народной пользы, шли впереди

всех твердо к своей цели — полному и обдуманному освобождению крепостных

[411]. Трагическое в их положении составляло совсем не то, что, порешив свою

задачу, они обратились в простых граждан, а то, что не прошло и двух лет, как их

труд, благодаря позднейшим прибавкам и отменам, дал результаты не те и ниже

тех, какие от него ожидались.

Усевшись в Вентноре и одолеваемый такой праздностью, что «больно было

перо взять в руки», по собственному его выражению, Тургенев задался мыслью

316

основать общество для обучения грамоте народа и распространения в нем

первоначального образования с помощью имущих и развитых классов всего

государства. Наскоро составлена была им программа общества и представлена на

обсуждение русской колонии в Вентноре. Она подробно разбиралась по вечерам в

домике Тургенева, изменялась, переделывалась и после многих прений, поправок

и дополнений принята была комитетом из выборных лиц кружка. После того

принялись за составление и переписку обстоятельного циркуляра, при котором

должен быть выслан «проект» общества всем выдающимся лицам обеих столиц—

художникам, литераторам, ревнителям просвещения и влиятельным особам, проживающим дома и за границей [412]. Из одного этого перечня уже видно, какую массу механической работы приняли на себя участники предприятия, но

благодаря настойчивости Тургенева и их усердию работа осуществилась.