Литературные воспоминания
Шрифт:
Vale et me ama. (Прощай и люби меня — Цицерон так оканчивал свои
письма.) Жму вам крепко руку. Ваш Ив. Т.».
Между тем раздражение Тургенева против Основского выросло до такой
степени, что разрешилось ругательствами, которые мы выпускаем, хотя Тургенев
продолжал молчать великодушно о собственных потерях.
Париж. 7(19) января 1861.
Спасибо за сообщенные известия об издании. Я вчера получил письмо от
Плещеева
поручил ему сговориться с Фетом для обоюдоострого действия. Но, кажется, я
останусь в дураках, хотя особенной грусти по этому поводу не чувствую. Так и
быть! Но кто бы подумал, что Основский...
Потешание надо мною «Свистка» не удивляет меня, и могу прибавить, не
обинуясь,— нисколько меня не оскорбляет. Все это в порядке вещей. Но описание
ваше нравственного состояния петербургской жизни есть сароdорега (образцовое
произведение, шедевр (итал.). Размышляя о нем, начинаешь понимать, как в
разлагающемся животном зарождаются черви. Старый порядок разваливается, и
вызванные к жизни брожением гнили выползают на свет божий разные гниды, в
лицах которых мы, к сожалению, слишком часто узнаем своих знакомых... Я на
днях видел засыпающего, хотя дельного, Слепцова [422]. Из его слов я мог
заключить, что «общество» наше провалилось (я говорю об обществе
распространения грамотности). Он не отчаивался провести эту мысль в другом
виде, но это, кажется, вздор. Лишь бы наше другое общество (то есть
литературного фонда) продолжало преуспевать! Я надеюсь недель через 6
устроить для него здесь чтение, а пока извините меня перед комитетом, что я до
сих пор не выслал должных мною 5 проц. с прошлогодней литературной выручки
и уверьте их, что это будет исполнено очень скоро. Мне придется заплатить 250 р.
сер. Нельзя ли доставить по почте биографию Шамиля? Меня об этом просят для
одной здешней Revue. Кстати, поклонитесь от меня земно Макарову за высылку
«Искры». Хотя интересного в ней мало, но она поддерживает в моем носе запах
петербургской жизни, а это важно. На днях здесь проехал человеконенавидец
Успенский (Николай) и обедал у меня [423]. И он счел долгом бранить Пушкина, уверяя, что Пушкин во всех своих стихотворениях только и делал, что кричал:
«На бой, на бой за святую Русь». Он, однако, не вполне одобряет Добролюбова.
Мне почему-то кажется, что он с ума сойдет.
324
Ну, прощайте пока. Жду вашего письма с необычайным нетерпением.
Будьте здоровы и кланяйтесь всем друзьям. Преданный вам Ив. Т.».
Бывший лицеист, молодой и в высшей степени честный Слепцов не
засыпал, когда нужно
деятельную помощь. Можно только пожалеть, что энергия и выдержка у него не
были в уровень с добрыми намерениями и пожеланиями его благородного
характера. Николай Успенский, неожиданно замолкший после ссоры с первым
издателем своих рассказов, Н. А. Некрасовым, кажется, здравствует и до сих пор, в полном обладании своих умственных способностей.
Как удивились приятели Тургенева, рассчитывавшие на его поддержку в их
расчете с Основским, когда получили от него формальный отказ участвовать в
каких-либо заявлениях и протестах против издателя, нанесшего такой ущерб ему
и погубившего целое предприятие! В числе негодующих тогда находился один из
заимодавцев Основского и горячий энтузиаст самого Тургенева, которого он
называл основателем русского женского Олимпа, населенного богинями
непогрешимой нравственной чистоты и прямой, неуклонной воли,— именно
известный умный, даровитый писатель Иван Вас. Павлов. Г. Павлов разорвал
дружелюбные сношения с Тургеневым, не понимая, как можно потворствовать
явному нарушению своих обязанностей и покрывать их молчанием и своим
именем. Но у Тургенева были и логические, а всего более гуманные причины
поступать так, как он сделал. Прежде всего первой причиной неудачи «издания
своих сочинений» был он сам: он поручил дело человеку, не отвечавшему идеалу
литературного деятеля, но очень хорошо отвечавшему старой привычке
Тургенева предполагать в простых, малоразвитых людях основы иногда тупой и
досадной, но всегда стойкой и неизменной честности. Что касается до
высокогуманных оснований его поведения, мы даже решаемся выделить из
переписки одно задушевное письмо его, вовсе не предназначавшееся для публики, но разоблачающее в сильной и блестящей степени правила и начала Тургенева.
Пусть упрек в нескромности падет на меня, но скрыть одну черту его характера я
не мог.
«Париж. 16 (28) января 1861.
Наконец получил я столь давно ожиданное от вас письмо, милый друг,— и
вы, вероятно, не будете сомневаться в моих словах, когда я скажу вам, что никто
изо всех ваших приятелей так искренно не обрадовался сообщенному вами
известию, как я. Моя привязанность к вам старинная, сердечная, а потому и
радость была большая. Вам известны также мои чувства к вашей будущей жене, которой прошу передать мой самый дружеский и горячий привет. Теперь это
событие — столь неожиданное с первого разу — кажется мне совершенно