Литературные воспоминания

Анненков Павел Васильевич

торговца ими. Не стесняясь, он в глаза говорил издателям журналов и сборников, 349

что их благосостояние зиждется на эксплуатации и бедности их сотрудников и

вкладчиков.

Никто не сердился на него за эти слова, во-первых, потому, что их

произносил весьма нужный человек, а во-вторых, потому, что, в сущности, это

были безобидные слова, не способные изменить обычаев литературного рынка.

Но и для Писемского наступил день, когда он почувствовал, что жизненная его

работа

не пропала задаром. В 1861 году один из предпринимателей в Петербурге

(Стелловский) купил у него право на издание всех его дотоле появившихся

сочинений за 8 тыс. руб.,— сумму, немаловажную по тому времени [454]. С этим

обстоятельством, давшим Писемскому возможность почувствовать себя

самостоятельным писателем, имеющим свою цену на литературной бирже, связывается еще довольно характерный анекдот, рассказанный самим героем его.

После долгих и серьезных прений с своим издателем, согласившись на его

условия и получив крупный задаток, Писемскому вздумалось тотчас же и

попробовать себя в роли капиталиста. Он отправился в одно из пышных

публичных заведений столицы, где богатые люди мотают свою жизнь и состояние

и мимо которого он обыкновенно проходил, с любопытством посматривая на его

двери. Теперь он шумно раскрыл их и, как власть имущий, гордо вступил в

недоступные прежде чертоги, но, встретив там нечеловеческое подобострастие, звериную алчность к деньгам, тотчас же и очнулся. Готовность служить всем его

капризам отрезвила его лучше всякой проповеди и вместо поощрения к

издержкам погнала его вон, к себе домой... Анекдот хорошо рисует соединение

сильного практического смысла с детской наивностью и фантастическими

порывами, которые составляли сущность характера этого человека.

В Петербурге Писемский близко сошелся с другим замечательным

человеком этой переходной эпохи и своим антиподом по духу и внутреннему

содержанию, с А. В. Дружининым, который тогда же (1857 год) принял на себя

редакцию обездоленного журнала «Библиотека для чтения» и через год пригласил

к себе в соредакторы нашего автора, почувствовав, что злая болезнь (чахотка) одолевает его и низводит в могилу.

А. В. Дружинин тоже принадлежал к фаланге наших писателей, которая в

трудное время не выпускала из рук знамя литературы и отстояла ее право на

голос и участие в развитии общества, несмотря на опасности, неприятности и

унижения, сопряженные с исполнением этой задачи. Позднейший переводчик

Шекспира, Дружинин рано показал себя знатоком европейских литератур и

преимущественно английской. Он близко подходил к типу английских эссеистов

и, подобно своим первообразам, обнаруживал в статьях большую степенность

суждений

и отвращение от всякого резкого приговора, а еще более от всякого

своеволия в творчестве, со стороны авторов. Суровым моралистом он никогда не

был, что доказывается и оставшимися после него юмористическими

произведениями довольно нецеремонного характера; но консервативный оттенок, который носила его мысль, мешал ей, несмотря на всю ее обработку обширным

чтением иностранных литератур, узнавать иногда весьма жизненные явления

современной эпохи [455]. Писал он много, легко и скоро, думал, что пишет для

высококультурной, развитой публики, на признательность которой уже может

350

рассчитывать. Может быть, в этом и кроется именно причина постигшего его

несправедливого забвения: он был слишком вельможен, так сказать, для массы

русских читателей, из брезгливости никогда не спускался до мелочных явлений

литературы и не обнаруживал никакой страсти в защите и пропаганде своих

собственных воззрений. Будучи по характеру и по воспитанию в одном военно-

учебном заведении (пажеском корпусе) светским писателем по преимуществу, Дружинин относился также очень равнодушно и иронически к кабинетным

трудам русских ученых и к задачам, которые они ставят себе, в чем и походил на

старого своего приятеля Сенковского, которого, между прочим сказать, очень

уважал. Все это приобрело ему нерасположение многих московских кружков, но

не помешало кабинету Дружинина в Петербурге сделаться центром почти всего

литературного персонала обеих столиц и видеть в числе своих посетителей

журналистов, критиков, писателей и драматургов самого разнородного

направления. Кроме общей потребности у тогдашних литераторов жить в

единении друг с другом, ввиду многочисленных своих домашних и посторонних

врагов, о чем сейчас будем говорить, существовала еще и другая причина для

этого явления. Обширная начитанность Дружинина в западной беллетристике

позволяла наводить у него все нужные справки и давать веру аналогиям, которые

он любил проводить между произведениями различных стран, а затем он обладал

еще и другим неоцененным качеством — убеждением в честности нашего

общества и великого труда, ему посвященного. Оно мирило с ним и тех, которые

не признавали служения светской публике делом, заслуживающим особенного

уважения. Но мирное настроение людей, собиравшихся у Дружинина, приходило

уже к концу. Все их качества, а также и качества хозяина, вскоре осуждены были

выдержать тяжелый искус и решительную пробу. С половины пятидесятых годов