Литературные воспоминания
Шрифт:
начали появляться ясные признаки переворота в мнениях, возвещавшего конец
переходной эпохи и наступление нового литературного периода. Первой
посылкой этого нового направления с идеями, накопившимися в его недрах, являлись новые понятия, философско-общественные; затем явилась постановка
совсем иных целей и задач, как для творчества, так и для критики его, чем те, которые занимали умы доселе. Случилось так, что новые требования, для борьбы
с которыми не много было
одре болезни, изнемогающего под ударами тяжелого своего недуга. Журнал
«Библиотека для чтения», поднятый им из праха, в котором он долго влачился
после Сенковского, был передан им своему товарищу, и Писемский, таким
образом, очутился на давно желанной публицистической арене самостоятельным
редактором журнала, и притом в самую критическую минуту для литературы и
общества вообще. Что из этого вышло, скажем сейчас [456].
Но прежде позволим себе бросить беглый взгляд на самую сцену, где
происходило действие, и на публику, которая была его свидетельницей.
II
До 1860 года литературная и журнальная арена наша представляла, в
полном смысле слова, праздничное зрелище. Известно, что с 1856 года некоторое
351
ослабление цензуры, произведенное совсем не законом, который стоял еще во
всем угрожающем положении своем, а смягченной практикой его уставов, открыло новую эру в печати нашей. На литературной арене явились не только все
писатели по профессии, желавшие воспользоваться умственным простором, который мог столь же неожиданно кончиться, как неожиданно и наступил, но
явились люди, дотоле сохранявшие абсолютное молчание и которые торопились
теперь тоже сказать свое слово, чтобы не отставать от других. Само собою
разумеется, что возник большой говор, который принимался за знак развития; но
речей, созидающих направление и управляющих умами, тогда еще не было
слышно. Все речи походили одна на другую и велись на какую-то одну большую
тему о будущем скором возрождении нашем, но они отличались развязностью
своих приемов и свободой выражения, которые придавали им вид
самостоятельности и смелости мысли. Журнальный мир находился в замиренном
положении, за исключением, разумеется, домашних счетов одних редакций с
другими; но затем журналы не разнились ни по характеру, ни по направлению
между собою, стараясь одинаково следовать за общим движением и не отставать
от него в либеральном, радостном и доверчивом настроении. Всякое заявление, из
какого бы источника ни выходило, могло надеяться на благосклонное внимание, как только
оказывалось потом у очень многих и фальшивым знаменем.
Мы не пишем здесь истории нашего развития за последнее время, которая
была бы и преждевременна, а только сообщаем для нее факты, сохранившиеся в
нашей памяти, и то далеко не все и без подробностей, на какие бы они имели
право [457].
Лучшим доказательством того, что никто в это время не различал еще своих
друзей от будущих противников, служит смешение направлений, царствовавшее в
органах публицистики. Все жили в куче. Люди, придерживавшиеся старых, укоренившихся воззрений на искусство, нравственные вопросы и задачи
общественного развития, встречались в периодических изданиях с людьми, искавшими уже других точек зрения на те же самые предметы. Происходили
споры, но все мнения казались нужными, и ни одно не ставилось вне закона, hors loi, как было позднее. Последний, 1859, год переходной эпохи представил
наглядный пример близкого соседства разнородных течений мысли. Начало года
украсилось, например, в «Современнике» романом Тургенева «Дворянское
гнездо» — этим патетическим гимном, посланным вслед уходящему поколению; а вторая половина года ознаменовалась в том же журнале знаменитой статьей
Добролюбова «Темное царство» (по поводу сочинений А. Н. Островского), которая упразднила поклонение всем старым идеалам и с которой, собственно, начинается у нас понимание поэзии и искусства как непосредственных
политических и общественных факторов, определяющих и ценность
произведений [458]. Мы уже говорили о пестроте общества, собиравшегося у
Дружинина; но точно такая же пестрота убеждений и взглядов существовала и
везде, в журналах, частных домах и публичных сходках. Она не нарушала
установившихся отношений между людьми. Главный редактор «Отечественных
записок», покойный Дудышкин, не прерывал старых дружеских связей с
352
редакторами «Современника», в то время как встречал жестким отпором
эстетико-философские взгляды журнала. Разница основ не изменяла привычек, нажитых прежде. Тот же Дудышкин, бывший, между прочим, постоянным
противником новых теорий изящного и защищавший чистоту эстетического
догмата от примеси к нему идей утилитаризма с упорством и выдержкой истого
янсениста, на которого многими сторонами своего ума и характера отчасти и
походил,—предоставлял страницы своего журнала далеко не фанатикам чистого
искусства и вел полемику с собратами всегда на основании политических