Литературные встречи
Шрифт:
Она сидит на старом диванчике, поджав под себя ноги, рядом с ней этот отвратительный Васенька, я пристроился на низкой табуретке против них, внимательно слушаю.
— Это хорошо, дядя Федя, что у вас есть кое-какая начитанность, что вы любите классику. Но писатель должен читать не только великих, но и других авторов. И не только художественную литературу. Это необходимо каждому, кто и сам хочет что-то сказать людям. Ну вот, например, знаете ли вы кого-либо из символистов, акмеистов, футуристов? Думаю, не знаете, не читали никого из них. А ведь и они кое-что сделали полезное. в развитии поэтического языка, формы. Я уж не говорю о таких мастерах, как Александр Блок, Валерий Брюсов, Андрей Белый. А вот слыхали ли вы о такой поэтессе, как Любовь Столица?
Большей частью Любовь Федоровна потчевала меня рассказами о поэтах, а мне-то хотелось послушать о прозаиках. Но мне и это было интересно, я уже слышал на лекциях в Брюсовском, что тот не писатель, в чьей прозе нет поэзии.
— А вот, представьте, эту вашу Любовь Столицу я как раз и читал, одно ее стихотворение даже и сейчас помню:
Гукают птахи на ветках,
Девки прячут орехи под спуд.
Любовь Федоровна страшно удивилась.
— Да, это ее строки. Но почему именно они запомнились вам?
Что было ответить на это? Сказать, что они мне показались смешными, хотя и звучными? Не хотел обидеть хозяйку, я ведь знал, что она дружила с этой Столицей. Сказал только, что запомнились, и все тут.
— А где ж вы в своей деревушке нашли ее стихи?
Ответил, что в каком-то из журналов. Брал их в семье лесничего, они выписывали, читали, потом выбрасывали, а ихний кучер подбирал, вот у него я и выпрашивал некоторые номера.
— Наверное, вам попал в руки альманах «Золотое руно», Люба сама его издавала. Она была женой состоятельного человека, инженера-путейца. Деревню очень любила и стихи писала большей частью на сельские темы. И она не только альманах издавала под этим названием, но и вечера «Золотое руно» проводила в своей квартире раз в год, я всегда на них бывала. Ах, дядя Федя, какие это были чудесные вечера! На них приглашались лучшие поэты, прозаики, художники, музыканты, артисты. В большом зале накрывался стол, ужин был роскошный, у столовых приборов перед каждым гостем лежал листок с приветственными стихами, написанными хозяйкой. А когда приглашенные входили в зал, на голову каждому две девушки надевали лавровый венок... Вы улыбаетесь, но мне тогда это не казалось смешным, да и теперь не кажется. Почему не увенчать лаврами того, кто это заслужил? Мы ведь частенько театрализуем в жизни, только не замечаем этого, играем роли приглушенно, тускло. А Любовь Столица любила театр и была открыта, ярка. Кто приходил на вечера? Многие, всех не перечтешь. Иван Бунин, Валерий Брюсов, Сергей Городецкий и многие, многие другие. Писатели должны были что-то прочесть свое, музыканты — исполнить самое любимое, певцы — спеть. И все читали, все исполняли, все пели за исключением одного человека — Бунина. Никогда, ни на одном «Золотом руне» он не прочел ни стихотворения своего, ни рассказа, его стихи исполняли чтецы, актеры.
— Почему же не сам? — спрашиваю я.
— Не знаю. Думаю, из-за гордости непомерной. Да и многие так полагали, а там как знать. Чужая душа — потемки.
«А может, он был стеснительный? Может, это особая взыскательность художника?» — думаю я про себя, а Любовь Федоровна рассказывает и рассказывает, и мы не замечаем, как летит время.
Но если я сдружился с ними, то с любимчиком ихним, этим треклятым Васенькой, началась у меня война. Дело в том, что на третьем этаже жило, кроме меня, еще семей тридцать, и у некоторых тоже были коты и кошки. И вот когда у какой из кошек начиналось «кружение сердца», то Васенька был тут как тут. Уму непостижимо, как ему удавалось проникнуть в наш коридор. Ведь дверь закрывалась плотно, да и ходила на пружине, но вот проникал. Наши-то коты тоже были начеку, у них и меж собой шло соперничество, а тут на тебе, этот боров толстый является. Ну, тут начинался знаменитый кошачий концерт, причем рулады выводил всегда слабейший, сильный же наступал молча — и неизбежная схватка!
Я в ужасе вскакивал среди ночи, выбегал в коридор, швырял в этот визжащий клубок чем попало, коты разлетались, затаивались,
— Не видели ли вы где нашего Васеньку? Пропал где-то наш Васенька, не ночевал дома.
— Хоть бы он совсем пропал!
– отвечал я ему.— Опять он мне спать не давал, всю ночь дрался с нашими котами.
Каким-то образом дядя Коля быстро находил его, брал на руки и начинал приговаривать:
— Ах, дурачок ты, дурачок! Ну зачем ты сюда ходишь, а? Тут народ нехороший, смотри, как они тебе носик оцарапали.
Не видал он его противников, с теми, возможно, и похуже было: ведь Васенька был среди них тяжеловес. И вдруг пропал, исчез бесследно. Тетя Люба плачет, тетя Ира тоже, дядя Коля ходит грустный. Я даже перестал их навещать, понимал, что им теперь не до разговоров со мной. Потом, этак через неделю, встречаю Любовь Федоровну всю сияющую.
— Ах, дядя Федя! Как я рада, что встретила вас! Хотела уж Николая Ивановича своего за вами посылать. Приходите сегодня к нам на вечер обязательно, обязательно!
— Что же это такое случилось у вас?
— А вот я вам и не скажу. Придете — узнаете. До вечера! Приоденьтесь немного, у нас будет большое общество.
«Неужто тетю Иру за кого посватали? — подумал я.— Так это маловероятно».
И вот вечером принаряженный, одетый в первый в моей жизни костюм, сшитый в кредит, сижу у Копыловых-Барановских. Общество действительно большое, человек до сорока, да все настоящие москвичи, не то что мы, понаехавшие из деревень. И стол сервирован красиво, сверкает на нем настоящий хрусталь, стопки, рюмки, фужеры, в графинах искрятся мадера и портвейн — они в тот год только появляться начали, я их в жизни не пробовал, только названия знал по романам. И как все сели, Любовь Федоровна встала, подняла крошечную рюмочку и начала свою речь:
— Дорогие друзья мои! Многие из вас еще не знают, не в курсе дела, как теперь говорят, с чего это ради у нас пир такой затеялся. Так вот я сейчас все вам поясню. У нас было пропал наш милый Васенька, а теперь он нашелся.
И Любовь Федоровна указала на диван, где на подушечке-думке лежал этот мучитель мой. Только это был не прежний кошачий буржуй, а тень его, кожа да кости. И тут выяснилось, она подробно все рассказала, где пропадал он больше недели.
Кот есть кот. Как ты его ни закармливай, а все же кошачий инстинкт в нем окончательно не заглохнет. И Васенька нет-нет да отправлялся куда-нибудь поохотиться за мышами. Вот и в этот раз учинил в кастелянской мышиный погром, хотел отправиться восвояси, а дверь заперта. Что было делать ему? Он углядел, что форточка в одном окне приоткрыта, решил махнуть через нее, а открыта она была только в одной раме, во внутренней, в наружной же была закрыта. И угодил кот в промежуток между огромными рамами, откуда ему при его толщине и весе никак было не выбраться.
Удивительнее всего, что мимо этого окна проходили не только воспитатели, не только ребята, но и сама Любовь Федоровна, и тетя Ира, и дядя Коля, да не замечали Васеньку. Выручил же его заведующий приемным покоем Короленко. Вечно он спешил, суетился, торопился, кота и не думал искать, а он-то и углядел его. И вот семейное торжество, тосты за спасителя Васеньки, за него самого, за семью Копыловых-Барановских, и хоть мне смешно отчасти, а уже понимаю их, даже кота отощавшего жалею, хоть и опять надо мне бояться его ночных похождений.
Но боялся я напрасно, потому что в скором времени переехал на житье в Трехпрудный переулок. У меня уже были напечатаны первые рассказы, вышла небольшая книжечка, и я решил перейти на литературные хлеба, думая, что теперь уж дело пойдет. Ах, какая наивная душа я был в те времена!.. Как бы то ни было, уволился из Покровского приемника, только жил там, вернее доживал последние дни, заходил вечерами к Копыловым-Барановским, беседовал с Любовью Федоровной и вдруг она мне говорит:
— Есть у меня в отношении вас думка одна, дядя Федя, и я должна ее осуществить. А то, боюсь, уедете, не успею. Для вашей же пользы, и я это долгом своим считаю.