Литературные встречи
Шрифт:
— У вас дело пойдет, поверьте мне,— сказал он.
Вышел я из квартиры не с Любовью Федоровной, а с Замойским. Как это получилось, сам не понимаю.
— Ты где живешь? — спрашивает он меня.
— Далеко. На Бакунинской, бывшей Покровской. Трамваем час ехать.
— А я живу близко, на Брестской. Может, пойдем ко мне, у меня и заночуешь? Поговорили бы.
— Так у тебя, наверное, семья? Не хочу стеснять людей.
— Семья моя, жена с детишками, в большой комнате на третьем этаже, а я на втором; в маленькой и без окна, у меня там и днем лампа горит. Слушай, у меня не только кровать, но и диванишко старый имеется,
И я пошел к нему. И мы проговорили всю ночь...
Глава третья
«КУЗНИЦА» И «КУЗНЕЦЫ»
Четверги «Кузницы» я начал посещать с зимы 1922/23 года, и повел меня туда мой институтский дружок Климент Яковчик, удивительно добрый, легко со всеми знакомящийся человек.
Бывал я с ним до этого в Пролеткульте, где увидел впервые знаменитых тогда Михаила Герасимова и Владимира Кириллова. Очень были занозистые и, как вошли в зал, так сразу же, не спросив слова, начали кричать свое, прерывая докладчика. Водил он меня и на вечера Лефа, и в Союз поэтов, и даже в «Стойло Пегаса», кабачок на Тверской, сводил. Не понравилось мне это «Стойло Пегаса», я-то сам тогда еще не пил и не курил. Вот и в «Кузницу» он, Яковчик этот, меня затащил.
— Ты в какой-нибудь группе состоишь? — спросил как-то вечером в институте, куда редко, но все же заглядывал.
— Состою в «крестьянских», да почти не хожу - некогда.
— И нечего тебе туда ходить. Ты, брат, вступай в другую группу. Ну хоть в «Кузницу». Смотри, кто там есть. Прозаики: Ляшко, Гладков, Бахметьев, Сивачев, Новиков-Прибой, Низовой. Поэты: Обрадович, Александровский, Казин, Санников, Бердников. Есть у кого учиться! А у «крестьянских» у кого ты будешь учиться? В следующий четверг мы пойдем туда, сам посмотришь и убедишься.
Я пошел, посмотрел, убедился и, кажется, с того четверга не пропускал ни одного вечера «Кузницы» в течение лет четырех-пяти. Помещалась она, как почти все тогдашние литературные организации, в Доме Герцена на Тверском бульваре. Занимала на третьем этаже одну комнату средних размеров, там и правление было и проводились обсуждения. Рядом в двух комнатах заседал ВОКП (крестьянские писатели), а дальше шли помещения, занятые РАППом и редакциями журналов «Литературный критик» и «На литературном посту». Второй же этаж, где комнаты были попросторнее и посветлее, получили Всероссийский союз писателей (попутчики) и Союз поэтов.
Как проходили творческие вечера «Кузницы»? Руководил ими Николай Николаевич Ляшко, всегда спокойный, вежливый. Не знаю, обязанность ли это его была как члена правления или он просто любил это дело, но никто, кроме него, вечеров не вел. Он же принимал рукописи от желающих, устанавливал очередность, советуя иногда авторам повременить с читкой, поработать еще над рукописью,— значит, предварительно он все прочитывал.
Народу на вечерах было не очень много, человек до сорока. Из них членов «Кузницы» меньше половины, остальные — гости, большей частью старушки какие-то. Корифеи же, такие, как Низовой, Новиков-Прибой, Гладков, Бахметьев, бывали только на организационных собраниях или когда сами читали свое. На собраниях главенствовал Владимир Матвеевич Бахметьев, он был в группе, как стало мне ясно, идейным вождем. Часто я видел Обрадовича, Сивалева, бывал на вечерах и Григорий Санников, хотя числился одновременно в группе «Октябрь».
Мне же одни писатели были по душе, другие не очень, а разногласий между группами я особых не видел, да в них и не вникал. Помню, как один из руководителей ВОКПа, из молодых, но бойкий, надумал войти в РАПП. Мы с ним были приятели, он и меня уговорил и еще нескольких, но только не Замойского, тот был нас поумнее. И вот мы явились туда, за столом президиума сидел главный их критик Авербах, и наш выступил с речью, что поскольку, мол, есть союз рабочего класса и крестьянства, то и мы, крестьянские, готовы влиться в РАПП на правах самостоятельной группы, у нас и название придумано — «Закал». Тут Авербах переспросил: «За что? За что?» — и наш, не заметив подвоха, ответил раздельно: «„За-кал"!» Тем дело и кончилось.
«Кузница» же была с РАППом в непримиримой вражде.
— Нельзя даже в шутку,— говорил на одном из собраний Бахметьев,— называть писателем человека, который только еще начинает писать. РАПП, практикуя прием всех желающих, поступает неразумно и вредно. Ведь не называют на заводе слесарем того, кто закрутил одну гайку. А мы часто так и делаем: даем титул литератора человеку, сочинившему один рассказ или одно стихотворение. Глядишь, он и сам этому поверил, бросает производство, а литературой ему не прокормиться, вот и катастрофа у него.
Привожу эти слова не со стенографической точностью, но за смысл поручусь. И я был с ним согласен, хотя мне хотелось самому стать поскорее членом такой сильной творческой организации, как «Кузница». Молодость, ничего не попишешь! Но я решил заработать это право, решил учиться писать, а пока что ходил на четверги «Кузницы» и слушал написанное другими.
— Сегодня у нас читает главы из своей новой повести Алексей Силыч Новиков-Прибой,— говорит Ляшко на одном из очередных вечеров. — Пожалуйста, Алексей Силыч.
С одного из кресел поднялся кряжистый, небольшого роста человек с лысиной, внушительными усами. Он направился солидно к столу, занял место рядом с председателем и начал читать главы из повести «Ералашный рейс».
Рассказы Новикова-Прибоя я уже читал, мне они очень нравились, особенно «Две души», над которыми я плакал горько. А вот новая повесть мне что-то не очень нравится, я то и дело ловлю языковые шероховатости, да и читает он очень уж грубовато и просто. А надо заметить, что как раз у таких-то, каким я был тогда, у самих мужиков, тонкий слух к мужицкой речи, и она им, несмотря что родная, не нравится в книге, кажется грубой. Не знаю, чем это объяснить, но тогда со мной было именно так.
«В конце концов,— думаю,— не в читке дело, он не артист, но вот ляпсусы, неувязки стиля... Как же так? Ведь известный писатель, книг у него много, почему же не замечает сам, что не все у него гладко, что кое-где плоховато?»
Я тогда был в полной уверенности, что стоит человеку перейти в творчестве какой-то рубеж, овладеть раз и навсегда мастерством, а дальше уж дело только за сюжетом, а языковые трудности все позади. И по установившейся уже привычке записываю наскоро, что мне кажется очень хорошо, а что не совсем хорошо. К моему удивлению и огорчению, тех пометок, где «не совсем хорошо», выходит куда больше. Тем временем Новиков-Прибой кончил читать, пошло обсуждение, а начиналось оно в «Кузнице» так...