Литературный театр
Шрифт:
Звуки скрипки.
Второй чтец.
За дощатой, почти не стенкою,
от тоски или просто так
вдруг заплакала скрипка Стемпеню –
первозданная простота.
И прикованы горькой песнею,
словно рэбий услышав цык,
перестали потрясывать пейсами
синагогии мудрецы.
И
(будто можно их поманить),
замолчали пророки в библиях
и бунтарский замолк Маймонид.
Пела скрипка давно забытое,
пела горькое: оглянись,
не задавлены ль сытым бытом
первочувство и первомысль?
Пела долго, пророча кару,
канифоля смычок сутулый.
А потом укрылась футляром
и уснула…
И надолго замолкли жалобы,
и пророчества замолкли…
Только дождик стучал по жёлобу
и случайные люди мокли.
И обрадованно завыли
те, кто сыты и знамениты.
И опять гундосили библии,
заглушая хрип Маймонида.
От театра. По словам вдовы поэта, в первоначальном варианте стихотворения была строфа:
Пела скрипка, как динго на севере,
как на юге седая лань,
что на свете самое скверное –
это проданный талант.
Третий чтец.
Изменами измены породив,
плывут века…
Но что – Азефы? Хуже
и памятней – донос жены на мужа,
поклёп сестры на брата, жёсткий гриф
бездумной лжи, тупого простодушья…
… А ты – у колыбели их, Юдифь!
Но что же натворила ты, Юдифь!
Земля и небо, лебеди и гуси
поют один, назойливый и грустный,
не ждущий продолжения мотив:
«Зачем ты это сделала, Юдифь?»
Зачем ты это сделала, Юдифь?
Из злобы? Из коварства?
Или для счастья робких иудеев,
которые ликуют, не простив
тебе своей трусливости, Юдифь?!
Зачем ты это сделала, Юдифь?
Чтобы оставить борозду в преданьях?
Или чтоб стать праматерью предательств,
воительною кровью напоив
свою гордыню бабью, Иудифь?!
Зачем ты это сделала, Юдифь?
Ведь если ты оглянешься, наверно,
Увидишь как по трупам Олофернов
толпа уродиц жадно лезет в миф,
а ты была красавицей, Юдифь!..
Зачем ты это сделала, Юдифь?
На мрачный подвиг от докуки зарясь?
А может, восхищение и зависть
в нас, неспособных к подвигам, вселив,
ты нас звала к оружию, Юдифь?
Но мы не можем. Мы больны.
От театра. Исторические, мифологические образы – у Габая они рупор авторских мыслей либо повод высказать их. Пушкинские, библейские волхвы, свободные уединённые мудрецы, мыслители и поэты, люди правдивого и вещего языка, не нуждающиеся в щедротах владык, – как близки были Илье Габаю люди этого склада, какой надеждой представлялся среди противоречивых коллизий эпохи их пример.
Четвёртый чтец.
Есть в сморщенных страницах старых книг
сыпучая дорога из потёмков,
неверная, как преданность котёнка,
непрочная, как ласковость владык,
И, может быть, звучит излишне громко
правдивый и свободный их язык,
он, может, слишком клич,и слишком крик,
и слишком вещ – в расчёте на потомков.
Но им не нужен щедрый дар владык,
они честны. И обещают только
неверную дорогу. Из потёмков.
И вечный гнев, и вечный грозный крик,
и вечный посох, вечная котомка
на сморщенных страницах старых книг.