Лоцман кембрийского моря

Пудалов Федор Моисеевич

— Я не могу больше видеть тебя. Ты перестанешь, или я убью тебя своими руками.

— Не перестану! — крикнул маленький лоцман с Выми.

— Вон отсюда! — Иван Андреевич бросил его за дверь.

Заместитель наркома вернулся к своему месту, жалуясь:

— Подумайте! Этот мальчишка мучает меня тринадцатый год. Когда вас заставляют три раза выслушивать об одном и том же, вы уже не можете терпеть. А он нас заставил слушать о кембрии двенадцать раз в этом месяце! Я поражаюсь и не могу этому поверить! Члены коллегии, я не могу больше!..

И двенадцать раз мы ему сказали: это невозможно. Как заставить этого человека замолчать?

— Дать ему еще полтора миллиона, — сказал насмешливо кто-то.

Иван Андреевич метнул сердитый взгляд.

— Нельзя заставить меня замолчать, когда я знаю, что в кембрии лежит оборонная нефть, — сказал Василий в дверях.

— Ты еще не ушел?

— Я уйду, потому что я вижу, моих слов недостаточно.

— Слава богу, что ты это понял наконец!

— Я теперь подготовлю такой материал…

— Иди, — устало перебил Иван Андреевич. — Ты, значит, воображаешь, что мы будем еще раз слушать о кембрии?

— Иван Андреевич, вы можете не дать мне денег и отстранить меня от работы, но вы не можете не выслушать меня, когда я представлю доказательства кембрийской нефти, хотя бы пришлось показать вам живую нефть с урочища Повешенного Зайца, чтобы вас убедить.

— О да, тогда мы тебя будем слушать в тринадцатый раз. Но пока что я понял, отчего повесился Заяц на Полной. Члены коллегии, это было самоубийство, первое самоубийство на совести Васьки Зырянова.

«Если считать от Жирной реки, пятнадцатый год, а не тринадцатый я ело мучаю, — думал Вася, с сочувствием глядя на учителя. — Бедный старик действительно устал и заговаривается… Это он боится, что я приду на коллегию тринадцатый раз…»

Василий прибежал на квартиру Ивана Андреевича, где он нашел приют, и увидел Лидию. Он сдержанно поздоровался и сразу стал укладывать свои вещи. Лидия молчала и жалела, что пришла.

— Уезжаете, Василий Игнатьевич? — спросила жена Ивана Андреевича, чтобы сломить невыносимое и возмутительное его молчание, трижды невежливое.

— Уезжаю сейчас, ночным поездом.

— Куда? — спросила Лидия.

— На Полную.

— А я только вчера вернулась с Кылаах-Тогойо. Ваш прогноз блестяще подтверждается: на всем пространстве кембрия мы находим нефтепроявления, такие же, как на Полной.

Он с интересом слушал. Но простить не мог.

— Вася! А я тогда помчалась в Москву, потому что газ уходил из бутылки, необъяснимым образом, через сургуч и стекло… Ты знаешь, что я нашла…

— Простите, Лидия Максимовна, должно быть, я не успею дослушать о газе. Я бы желал узнать о нефти.

— Имеются, по крайней мере, три структуры на Эргежее, где стоит бурить. После инструментальной съемки, разумеется, — ответила она вспыхнув… и подавила обиду жалостью к этому несчастному человеку.

Василий простился с хозяйкой. Лидия в молчании поехала с ним на вокзал — он не возражал, и она думала с возродившимся гневом: «Да полно, несчастен ли он? Чувствует ли он

себя несчастным?.. Это я, я чувствую себя несчастной, а он меня не пожалеет!»

В трамвае она рассказала подробности об эргежейских структурах, он внимательно слушал. На перроне вокзала она ждала прощания; надеялась на прощание. Но он протянул руку — она пожала, как товарищ. Он повернулся и пошел в вагон.

Она посмотрела вслед поезду и побежала прочь, задыхаясь от слез, поглощаемых гордостью, и шептала: «Кембрийское сердце, окаменевшее, высохшее, неживое!..»

Затем на вьюжной, темной Каланчевской площади она ожидала ночного трамвая, словно в пустыне, вымощенной булыжником, — одна на остановке, и думала о том, что Василий не найдет в Черендее знакомых людей, помогавших ему в прошлые годы. Могут даже не дать ему коня. У него нет денег. Он пойдет пешком на Полную и замерзнет. Нет, конечно, Зырянов не замерзнет…

Но коня ему дали в колхозе и дали ездового. Тем не менее пришлось идти немало пешком начиная от Алексеевки.

Глава 9

ТАК ВОТ КАК ОНА ВЫГЛЯДИТ, КЕМБРИЙСКАЯ НЕФТЬ!

Лед на реке выступал в изломах и рытвинах, совершенно непроезжий на перекатах. Снега было мало. На берегу осыпи и галька, в лесу буреломы не давали проезда и мотали лошадку. На стоянках ездовой перевертывал сани и по-особенному ловко обливал полозья кипятком из котелка, намораживая ледяную полосу — гораздо удобнее железной.

Дыхание замерзало у рта и осыпалось кристалликами льда. Кристаллики сталкивались и шуршали. Ездовой со скуки прислушивался и объяснил Василию:

— Это звезды шепчут.

Но, по-видимому, звезды как собеседники были малоинтересны.

Приходилось дышать «украдкой», как писал корреспондент «Северной пчелы» в прошлом веке, потому что воздух входил через нос в горло, будто пятящийся еж!

Вечером они «надымали» высоко над снегом надью из двух стволов, надрубленных вдоль часто и обращенных зарубками взаимно вовнутрь, с небольшим зазором. Огонь пускали с конца надьи по зарубкам в зазоре и ложились под надьей по обе стороны, и жар широким покровом сверху закрывал их от мороза. А когда надья прогорала, мороз будил их, и они ехали или шли дальше.

Подветренный бок у лошади покрылся толстым слоем крупяного льда. Ветер был от Полной, слабый, но и от такого было худо.

Приходилось берегом и лесом объезжать непроходимый участок реки. Они подошли к аласу, полному снега. Ездовой остановил коня и пошел по аласу, почти утонув в сухой и рыхлой белизне. Он шарил руками и вдруг вытащил глухаря, пошарил другой рукой и вытащил второго. Глухари были живые и отбивались огромными крыльями.

— У тебя здесь кладовая?

— Нет, какая тут кладовая, — серьезно ответил парень. — Они тут греются от мороза. Я вижу по ямкам, где они есть. — Он нашарил и вытащил третью птицу, килограммов на восемь, вяло отбивавшуюся.