Лондон
Шрифт:
– Ты пьян, – вздохнула Сьюзен.
– Может, и так, сестрица. – Его глаза налились кровью.
Мередит несколько секунд молчал. Затем гроб внесли в сторожку, и Томас снова прыснул. Он доверительно проговорил:
– Обещаешь молчать, если я скажу, что там такое, в ящике?
– Пожалуй, – ответила она нехотя.
– Госпожа Кранмер, – осклабился Томас. – В ящике его жена.
Сьюзен на миг онемела. Конечно, священники грешили, хотя английское духовенство в этом смысле в последнее время подтянулось. Но чтобы архиепископ содержал женщину…
– У Кранмера есть любовница? – уточнила
Однако Томас помотал головой:
– Не любовница, а законная жена. На самом деле – вторая. Они поженились до того, как он стал архиепископом.
– Но знает ли король Генрих?
– Да. Не одобряет. Но ему нравится Кранмер. Опять-таки он нужен, чтобы узаконить брак с Болейн. Поэтому он обещал Кранмеру хранить тайну. Вот почему никто не видит госпожу Кранмер. Когда он выезжает, она сопровождает его в ящике. – Он снова рассмеялся. У него слегка заплетался язык. – Ты не находишь это забавным?
Сьюзен посмотрела на Роуланда, но тот продолжал напевать и явно пропустил сказанное мимо ушей. И хорошо.
– Должно быть, распущенная женщина, – произнесла она с отвращением.
– Вовсе нет, – возразил Томас. – Весьма почтенная. Кранмер женился на ней, когда учился в Германии. По-моему, ее отец – пастор.
– В Германии? – нахмурилась Сьюзен. Пастор? Она не сразу осознала, что это значило. – Лютеранский пастор? Ты хочешь сказать, – продолжила она потрясенно, – что эта женщина, которая замужем за нашим архиепископом, лютеранка? – Тут ей пришла в голову мысль еще худшая. – Но кто же тогда сам Кранмер? Может, и он тайный еретик?
– Скромный реформатор, – заверил ее Томас. – Не больше.
– А король? Он же втайне не сочувствует протестантам?
– Святые угодники, конечно нет! – воскликнул тот.
Но Сьюзен полагала, что так и есть. Впрочем, она заметила, что разговор отрезвил его. Томас даже слегка всполошился. На том бы она и отстала, не посети ее вдруг ужасная догадка.
– А ты, Томас? – повернулась она к нему. – Ты сам-то кто?
Вот теперь брат протрезвел. Она посмотрела ему в глаза, но Томас потупил взор и не ответил.
Для Томаса, как и для многих других, обращение состоялось в годы студенчества, хотя радикальную смену его взглядов было не вполне правильно называть обращением, так как он не перешел в другую веру.
В действительности процесс протекал незаметно. Кое-чем Томас легко делился со Сьюзен и Роуландом во время их бесед в Челси, например естественным для ученого желанием очистить библейские тексты, понятным для мыслителя неприятием идолопоклонства и суеверия. Но за этим таилось нечто более радикальное и опасное, и вдохновитель этих идей – по крайней мере, для Томаса – умещался в одном слове: Кембридж.
Из двух великих университетов Кембридж всегда был радикальнее Оксфорда, где придерживались традиций. И когда кембриджцы, вдохновленные Эразмом – ученым эпохи Ренессанса, – обратили свои взоры к пошатнувшемуся колоссу Средневековой церкви, они быстро добрались до основ и подвергли анализу даже священные доктрины.
Томас навсегда запомнил тот первый раз, когда столкнулся с нападками на главную доктрину Пресуществления – чудо евхаристии. Он знал, разумеется, что Уиклиф и лолларды ставили ее под сомнение. Ему было
– При обсуждении этого вопроса речь обычно шла о деталях, – указал тот. – Действительно ли Бог всякий раз дарует чудо каждому священнику? Или, выражаясь в более философском ключе, как могут Святые Дары одновременно являться хлебом и Телом Христовым? Но все это, – заявил он уверенно, – суть ненужные спекуляции. Мои доводы намного проще и опираются на то, что действительно сказано в Библии. Господь наш велит ученикам возобновлять эту часть Тайной вечери только в одном Евангелии из четырех и речет следующее: «Сие творите в воспоминание обо Мне». Больше ничего. Это поминовение. И все. Зачем же тогда мы изобрели чудо?
Ко времени, когда Томас Мередит расстался с бодрящей восточноанглийской атмосферой Кембриджа, он уже не являлся убежденным католиком.
Будучи вынужден определить свою позицию, он был бы должен отнести себя к партии реформаторов. А это весьма немалая группа. Хотя интеллектуальной основой был Кембридж, в Оксфорде тоже формировался кружок вокруг восходившего светила – Латимера. Там были прогрессивные церковники вроде Кранмера, некоторые видные лондонцы, сочувствовавшие придворные аристократы, включая отдельных родственников королевы Анны Болейн, и даже, как выяснил Томас, секретарь Кромвель. Это была элита. Английские простолюдины в своем большинстве придерживались взглядов старых и привычных. Реформаторы, как обычно бывает, не отзывались на глас народа, а просто решили улучшить последний.
– Не знаю, лютеранин ли я, – признался недавно Мередит Кромвелю, – зато знаю точно, что хочу радикального очищения религии.
Однако в Англии был только один человек, способный изменить народную веру, – король. Как было реформаторам переманить в свой лагерь того, кто объявил себя Защитником Веры?
– Мы уповаем на удобный случай, – сказал Кромвель. – Только и всего. В конце концов, – напомнил он, – кто мог предугадать, когда все началось, столь поразительный итог истории с Болейн? Тем не менее для нас, реформаторов, он оказался редким подарком, ибо вынудил короля порвать с Римом. Мы можем опереться на это.
– Пусть король отлучен, – возразил Томас, – пусть терпит выходки Кранмера, коли тот ему нравится, но все равно, похоже, ненавидит еретиков ничуть не меньше, чем прежде. Он и на дюйм не продвинулся к реформам.
– Терпение, – буркнул Кромвель. – На него можно повлиять.
– Но как? – вскричал Томас. – Какими доводами?
Кромвель лишь улыбнулся.
– Вижу, – заметил он, качнув головой, – что ты все еще ничего не знаешь о государях. – Кромвель спокойно посмотрел ему в глаза. – Если хочешь повлиять на государя, юноша, то забудь о доводах. Изучай человека. – Он вздохнул. – Генрих любит власть. В этом его сила. Он крайне тщеславен. Ему хочется выглядеть героем. В этом его слабость. И он нуждается в деньгах. Это его потребность. – Глазки Кромвеля сверлили Томаса. – Мы горы свернем тремя этими рычагами. – Теперь он улыбнулся. – Мы можем даже, юный Томас Мередит, осуществить в Англии религиозную реформацию. – Он потрепал молодого человека по руке. – Дай мне срок.