Ловец тумана
Шрифт:
Северин покачал острием клинка вверх вниз, играючи.
– Ну, скажи же что-нибудь, не томи?..
– Ублюдок, он же не может говорить!!
Северин замер.
Казалось, в самое сердце угодила ледяная стрела – вроде тех, что звенели сейчас внизу, у подножия Костяного корабля.
Северин стал медленно оборачиваться, как в бреду.
Это и был бред.
Красный капюшон упал с ее головы, на спину накидки, расшитой знаками Хаоса.
Прическа, конечно, изменилась – рыжие волосы были
А глаза были такие же изумрудно-зеленые, с огромными кошачьими зрачками, только теперь в них было совершенно другое выражение. Теперь в них плясали не веселые чертенята, а огненные бесы.
В ее взгляде, обращаемом к Северину, не было ничего, кроме ненависти.
Во всем остальном она мало изменилась – не осунулась, не поблекла, не покрылась тонкой паутиной морщин.
Не похоже было, что ее держали в черном теле и подвергали всем тем ужасам, которые Северин мысленно прокручивал в голове, воображал себе снова и снова, чуть не плача, кусая губы, кляня себя за беспомощность, не зная, где и как искать ее…
– Жанна… Что ты здесь делаешь?
Она не потрудилась даже ответить.
Сразу ударила.
Свет померк в глазах Северина, он почувствовал, как что-то липкое хлынуло из носа, почувствовал на губах соленый привкус собственной крови…
Выпустил из разжавшихся пальцев рукоять эльфийского клинка. Тот, упав, зазвенел по доскам палубы. Какой теперь в нем прок?
– Ты убил его, – процедила Жанна, наступая. – Единственного родного мне человека в этом гребаном мире! Ты убил его, сволочь!
Она тоже не теряла времени даром.
Ее хорошенько обучили. Ей даже не требовался посох для фокусировки сил.
Северин почувствовал, будто некая невидимая, но невероятно могущественная сила поселилась в его жилах, в его венах, забурлила там, впитывая в себя, меняя состав крови, вызывая мучительную, непереносимую боль по всему телу.
Он пятился.
Кажется, он кричал, но даже сквозь крик слышал ее слова, холодные, как секущие по лицу снежные вихри, и яростные, как сбивающий с пути ливень:
– Вы отняли у него его учителя, его наставника. Вы преследовали его, травили, следили за ним, хотели его смерти… Вы, вы… Те, кто называет себя Равновесием. Вы подонки! Ты, ты убил его… ты убил… Моего отца.
Кости Северина затрещали. Не было сил на крик. Он покачнулся, переступил ногами раз-другой. Все-таки смог удержаться на ногах, не упасть.
Прохрипел, чувствуя, как на губах пузырится кровь:
– Ложь… Это ложь… Нет…
И тут же услужливая память подсказала загадочное, в предсмертном бреду сказанное Гирбилином: «Мурин… родная кровь».
Вот, значит, что он имел в виду?!
Значит, правда?
– Я пришел… – прохрипел Северин. – За
– Спасти меня?? Жалкий безумец. Ты уверен, что мне оно нужно – твое спасение? Зачем ты только явился? Чтобы все разрушить? Все, к чему так стремился отец… Все, за что он боролся…
– Они… украли тебя… на Терре… от подъезда… Вегард.
Жанна остановилась.
– Я думал… похитили… отец? Не знал… Жаль…
– Отец мне все объяснил, – сказала Жанна. – Они просто перепутали. Недоразумение.
– Хорошее… недоразумение… пришел в…лядскую Альтерру… спасать тебя.
Северин закашлялся, сплюнул слюну, смешанную с кровью.
– Я убью тебя, – сказала Жанна. – Даже если я буду потом жалеть об этом. Даже если… Все должно быть иначе… Нет! Что же творится, нет! Но отец…
Мурин-Альбинский молча наблюдал за дочерью единственным глазом, налившимся кровью, выпученным.
Северин зашарил ладонью по груди, уцепился пальцами за застежки…
Жанна, заметив его жест и растолковав его по своему, замахнулась.
– Погоди… еще успеешь… убить.
Она поколебалась, перевела взгляд на отца.
Налитый кровью глаз вперился в нее. Совершенно очевидно было, чего он ждет от Жанны.
Он, Мурин-Альбинский, так точно все рассчитавший и обтяпавший, и на самых подступах к своей мечте, перед самым финалом… Не то чтобы обратившийся в прах…
А Выведенный-из-Игры, превращенный в безмолвного, бессильного наблюдателя, которому не подчиняются ни его руки, ни его ноги, ни даже его язык, при помощи которого ему так ловко удавалось строить целые дворцы из сладкой лжи и заветных человеческих мечтаний, так умело играть на врожденных человеческих стремлениях… На самом заветном, самом дорогом.
Мурин-Альбинский вынужден был теперь молча наблюдать, как Северин, действуя одной окровавленной рукой, расправляется со своими пряжками и петлями, вытягивает сложенный блокнот, из которого сыпется черный порошок, размолотого, раздавленного в пыль грифеля.
Дрожащей, неверной рукой, протягивает Жанне письмо – перемазанное сажей и кровью…
– Читай…
– Пошел ты!
– Читай… После… убьешь.
Жанна стала читать.
Налитый кровью глаз Мурина погас, утратил блеск. Закрылся.
Дочитав, Жанна посмотрела на отца, закусила губу так сильно, что та побледнела…
Сложила перепачканный кровью лист. Подошла к лежащему на полу Северину. Села рядом, обхватив колени руками. Поверх коленей пристроила подбородок.
– Что же мы теперь будем делать? – спросила она, не глядя на него.
Северин медленно, превозмогая боль, повернул к ней лицо, выдавил из себя только одно слово:
– Аррет.
Жанна посмотрела на него:
– Сможешь ты меня когда-нибудь простить?