Ловушка для «Осьминога»

Гагарин Станислав Семенович

Через неделю проживания в гостинице моряков Балтийского пароходства Докер стал подумывать о том, чтобы сменить крышу. Жилье было безопасное, с администрацией не было никаких проблем, Марк обаял всех дежурных, угощал женщин хорошей рыбой, которую он якобы привез из Астрахани, подносил скромные презенты и мог обитать здесь до конца тридцатидневного срока. Но безмятежное существование ис­портил некий Гоша Чеснок, второй механик с теплохода «Дмитрий Пожарский» Мурманского пароходства. Жил Гоша в Одессе, работал в Заполярье, а в Питере находился в отпуске, который скоро кончался, – «Дмитрий Пожарский» двигался из Монреаля в Ленинград. Заприметив Докера в буфете, Чеснок признал в нем земляка,

и хотя Червяга сказал, что он холодильщик из Астрахани, Гоша, которому довелось поплавать и рефрижераторным механиком, воспылал к Марку пылкой любовью и очень захотел «раздавить с земляком пузырек», да так настаивал, что пришлось Червяге заявить состою, мол, в обществе борьбы за трезвость, не потребляю из идейных побуждений. Та­кой аргумент утихомирил Гошу Чеснока, в смысле выпить, но его симпатии к Червяге не исчезли, он стал говорить о том, что с хорошим человеком можно общаться и без спиртного. Собственно говоря, ничего странного в поведении Чеснока, который писал стихи и все порывался прочесть Докеру историческую поэму о Соловецких островах, не было. Гоша скучал в ожидании теплохода, заняться ему было нечем, стихи, видимо, на данном этапе не складывались, вот он и прилепился к Марку Червяге, который и сам механиком был, и на «ша» говорил, совсем как в родной Одессе.

В связи с последним обстоятельством Докер вспомнил, как смущались в Ликее специалисты по диалектологии, были там и такие, тем, что он мягко произносил аффрикативное «г», – так говорят на русском языке все, кто вырос в южных районах страны, в том числе и русские по национальности, – да еще смягчал шипящие звуки так, что от него за милю несло Одессой-мамой. Попытки изменить говор Докера не увенчались успехом, и перед выпуском его из Ликея было решено легенды для него разрабатывать с учетом то­го, что он в детстве жил в знаменитом городе.

И вот теперь, когда Докеру стало казаться, что чекисты сели ему на хвост, он и Гошу Чеснока принялся подозревать.

«Без мыла в душу лезет, – зло думал он о веселом одессите. – Подсадили его ко мне. Точно. Тоже мне – кореш… Таких корешей надо политанией выво­дить!»

Докер позвонил в диспетчерскую торгового порта и спросил, когда ожидается приход «Дмитрия Пожарского» Полученные сведения совпали с тем, что говорил Гоша Чеснок.

«Ну и что?! – спрашивал себя Докер, когда трезвый голос рассудка говорил ему, что он просто запаниковал. – На Литейном, дом четыре, не лаптем уху хлебают. Все у них продумано. Этот Гоша, небось, судовой механик в прошлом, а сейчас кэгэбэшный майор».

Словом, решил Червяга рвать когти, как он любил, теперь только мысленно, выражаться. Уголовный опыт приобретенный им в Нью-Йорке, когда он входил в гангстерскую банду, и помноженный на подготовку в Ликее, подсказывал ему, что любое подозрение, любое беспокойство по поводу собственной безопасности, интуитивные страхи должны приниматься как сигнал реальной тревоги.

Синдром «по ком звонит колокол», так называл это состояние Джон Бриггс. Об этом состоянии Сократ рассказал курсантам выпуска в лекции, которая так и называлась «Интуиция и чувство опасности». А Сократу, считал Марк Червяга, можно верить, он чуть ли не полжизни провел в России на нелегальной работе.

Но куда подаваться? Уехать из Ленинграда Докер не имел права. Нельзя было прерывать связь с агентом. Надо было ждать знака в общественном туалете. Переехать в другую гостиницу? Но в какую? Крупные отели отпадают по разным причинам, главная из которых в усиленной засветке. Поискать что-нибудь в ведомственных домах для приезжих?.. Их в городе пре­достаточно, но там трудно затеряться среди постояльцев, размеры таких гостиничек карликовые. И Марк Червяга решил поселиться в дачном

поселке. Надо было только выбрать место, куда не ездили бы туристы Стрельна, Петергоф, Гатчина и тому подобное отпадали. Оставалось искать на Карельском перешейке.

Была пятница, когда Докер решил поехать на электричке с Финляндского вокзала в сторону Сестрорецка и выйти там, где Бог на душу положит. Но пятница – явочный день, и с утра, едва отбившись от предложения Гоши Чеснока мотануть вместе на Невский, он поехал на Московский вокзал.

По дороге Докер привычно проверялся, но заметить что-либо не смог. Это несколько его успокоило и, разгуливая по вокзалу, – здесь он тоже страховался, прежде чем подойти к условленной ячейке автоматической камеры хранения, – Докер пытался даже мысленно шутить по поводу чересчур вредной для нервной системы работы. За нее молоко нужно давать!

В ячейке камеры хранения его ждал сигнал: «При­готовиться! Приступаем к операции. Подробности в почтовом ящике. Ф-49-81».

V

Руководство ЦРУ всегда придавало большое значение распространению в стане потенциального противника политических слухов подрывного характера. И в отдельных случаях, особенно в странах третьего мира, население которого находилось еще под влиянием религиозного фанатизма, инспираторам удавалось достичь ощутимых результатов. История знает немало примеров, когда агенты ЦРУ с помощью фальшивой информации подталкивали толпу на массовые убийства и мятежи, уличные беспорядки, студенческие волнения, а затем пользовались этими обстоятельствами как средством, подталкивающим развитие заговора, государственного переворота. Так было в Тегеране и Лхасе, Бразилии и Центральной Африке, в Анкаре и Сеуле.

Прибегала организация к этому древнейшему способу ослабить позиции противника и в социалистических странах: когда возникали экстремальные ситуации в Берлине – 1953 год, в Венгрии – 1956-й, в Чехословакии – 1968-й, в Польше недавнего времени. К распространению слухов привлекались великолепно оснащенные технически радиостанции «Голос Америки», «Свобода», «Свободная Европа» и служащая в качестве подголоска «Немецкая волна».

С готовностью встретили в ЦРУ и перестройку, резонно полагая, что в мутной волне, которую перестройка неизбежно вызовет, можно взять и собственный наваристый улов.

Но для выработки теории «стратегии политических сплетен» необходимы были сведения о том, как трансформируются и растекаются слухи среди разных слоев советских людей в последний период, когда органы массовой информации Советского Союза стали работать с максимальной гласностью, которая сама по себе для слухов смертельно опасна. Для выработки новых методик необходимо было знать о том, как слухи действуют на советских реципиентов, то есть тех, кто принимает ложные сигналы, инспирируемые ЦРУ. Но добыть такие сведения, находясь по ту сторону границы, невозможно. Их можно получить только от нелегальных информаторов, внедренных в советское общество, нелегалов, скрывающихся среди советских людей в обличий скромных, рядовых граждан.

В том, чтобы собрать эти сведения, свести их воедино, пропустить через фильтры приемов обработки агентурных данных, и состояла одна из главных задач Рокко Лобстера.

Сегодня Омар беседовал с Августом Эккерманом, сидя в его «Жигулях» последней модели. Автомобиль примостился на обширной стоянке рядом со зданием аэропорта, построенного к Олимпийским играм. Рокко Лобстер поглядывал на аэропорт с интересом: он напоминал ему деревенскую ригу на хуторе деда, только был несоизмеримо больше.

Автомашин на стоянке было немного, и Омар сказал Эккерману, что ярко-красный «жигуль» того слиш­ком вызывающ.