Ловушка. Форс-мажор
Шрифт:
– Круть! – подтвердил Иван.
– Вы бы хоть окно открыли! В Кемь! Накурили так, что в воздухе носок вешать можно, – подал из своего угла голос Козырев, привлекая внимание собравшихся к возвращению своей персоны.
– О, Пашка вернулся… Ты чего так долго ходил?
– Я уже минут пять как вернулся. Просто в дыму да за своими историческими байками вы меня в упор не замечаете.
– Мы тут с Людмилой Васильевной обсуждали вопросы этимологии, – важно пояснил Лямка. – А ты, между прочим, сейчас допустил серьезную этиломо… этимого… этимологическую ошибку. В воздухе
– Извини, нет у меня топора. А носки есть… Ох уж мне эта интеллигенция – сплошное бла-бла. А как задницу от стула оторвать, чтобы помещение проветрить, – фиг. Не царское дело… – проворчал Козырев и полез на подоконник шуровать шпингалетом.
– Пашк, ты мне сигареты-то принес? – вспомнила Михалева.
– А вы мне листочек с продиктованными Илоной фамилиями принесли?
– Ой, точно. На, держи. Здесь две персоны: одна женского, а другая мужеского полу. Но, скорее всего, дамочка в вашем случае не столь интересна.
– Почему вы так думаете?
– Инвалид второй группы, какие-то серьезные проблемы со спиной. В последние годы она и на работе-то появляется раз в квартал, какие уж тут концерты? Скорее всего, ей и билет пригласительный подогнали чисто формально. Из уважения к заслуженно-пожизненному музейному работнику.
– А «заслуженно-пожизненный» – это как? – заинтересовался Паша, спрыгивая с подоконника и подсаживаясь к столу.
– Я ведь тебе что-то такое рассказывала. О том, что с некоторых пор в Эрмитаже практикуется уникальная система хранения коллекций.
– А в чем уникальность?
– В том, что некоторые хранители здесь работают до последнего вздоха. В буквальном смысле слова. Отсюда, как ты понимаешь, возникает целая масса проблем: если человек умирает в должности хранителя, он, естественно, физически не успевает сдать свои коллекции. А, значит, на умершего хранителя теоретически можно списать любые пропажи. Собственно, по этой причине я и не тороплюсь делать какие-то окончательные выводы в отношении несчастного семейства Запольских. Может, они и правда что-то такое из запасников выносили. Но не в таких масштабах, которые вскрылись много позже, уже после смерти хранительницы.
– Дурка какая-то! А куда в таком разе смотрит музейное руководство? Если все и всё понимают?
– Я думаю, руководству это по каким-то причинам выгодно. Потому что подобных случаев в Эрмитаже десятки. Очень пожилые люди месяцами сидят дома, числясь при этом хранителями уникальных коллекций. Многим даже регулярно привозят зарплату прямо на дом. Самое примечательное, что… Стоп! – Людмила Васильевна внезапно замолчала и прислушалась. – Три звонка. Паш, это, между прочим, к тебе.
– Точно. Кого это черти на ночь глядя принесли?
Козырев пихнул ноги в тапки и пошел открывать входную дверь
На пороге стояла… Ольховская.
– Привет! Извини, что я так поздно и без звонка.
– Привет, – кивнул ей Козырев ошарашенно. – Что-то случилось?
– Да нет. Просто только-только из больницы от Саныча еду. Проезжаю, смотрю: дом знакомый. Вот и решила заскочить. Устала за день, как собака. Весь день по
– Ой, так чего ты в дверях-то? Давай, проходи. Между прочим, ты очень вовремя. Мы, собственно, как раз сейчас ужинаем.
– У тебя что, гости? – притормозила Полина.
– Ну да.
– Катя?
– Почему Катя? Людмила Васильевна, соседка, и Лямка.
– Он же должен был сегодня уехать?
– А он, вишь, остался. Решил на недельку задержаться, помочь. А домой нельзя – он со своей Иркой окончательно разругался. Из-за тебя, между прочим. Короче, пошли, – Козырев потянул Ольховскую за руку, – он сам тебе все расскажет. На самом деле, это даже замечательно, что ты заехала. Для вас с Ванькой на завтра специальное задание нарисовалось.
– Какое задание?
– Сработала моя эрмитажная версия. Похоже, напали на след. Ну, идем, что ли?
– Хорошо. Я только спущусь вниз и предупрежу водителя, чтобы он меня полчасика подождал.
С этими словами она поскакала вниз, а Паша в задумчивости почесал репу.
«Не понял. А если бы она его сейчас не предупредила, он бы что, так и уехал один? Времени двенадцатый час… И с чего вдруг она сразу про Катю стала спрашивать?… В общем, фиг поймешь этих баб».
То, что «фиг» – это точно. Козырев переминался на лестнице, ожидая возвращения Полины. И ему даже в голову не могло прийти, что этим вечером сразу две потрясающе красивые девушки, не сговариваясь и действуя независимо друг от друга, строили планы на то, чтобы нынешней ночью остаться у него. Недурственно, не правда ли? Вот только в конечном итоге их надежды и замыслы (по счастью, к несчастью ли?) напрочь обломал человек по фамилии Лямин.
Шоб ему два раза икнулось за такой вот спонтанный приступ благородства!
Утром понедельника старший оперуполномоченный по особо важным делам Некрасов впервые за всю свою, пусть и не яркую, но зато насыщенную событиями жизнь проснулся в холодном поту. Вернее, его бесцеремонно растолкала новая сожительница Люся и чуть брезгливо поинтересовалась: «Ты чё такой мокрый? Потеешь, что ли? Или температура?»
До сегодняшнего дня Некрасов был убежден, что выражение «просыпаться в холодном поту» – не более чем литературная гипербола. А сейчас он был даже благодарен Люсе за такую преждевременную побудку: никакой температуры у Некрасова, конечно, не было, просто ему снился очень нехороший сон. Причем сон этот был неимоверно реален – как по картинке, так и по пережитым ощущениям.
Некрасову снилось, что его пытают: жестоко, страшно, бесцельно-беспощадно. Причем пытают не с тем, чтобы выудить из него какой-то важный секрет, а просто так, извращенной забавы ради. Самое ужасное, что корчившийся под пытками, хотя и спящий Некрасов и рад был поделиться со своими мучителями любыми (хошь государственными, хошь личными) секретами, однако никак не мог понять: чего, собственно, мучители-душегубы от него хотят? В одном из них, кстати сказать, он узнал телохранителя Ребуса по кличке Сазан.