Ложь

Краснов Петр Николаевич

Везде – цветы. В садах зацветает белый и розовый боярышник, висят на голых ветвях большие лиловые колокольчики японских магнолий. У памятников на площадях, в тенистых, укромных уголках Тиргартена – нежная белая паутина цветущих кустов рододендрона.

Погода – праздничная. По синему небу, играючи, плывут белые облака, как яхты по озеру Ваннзее.

С утра прохладно. По улицам идут длинные колонны светло-коричневых «наци», однообразно одетых, в шапочках «пирожком», в куртках, заправленных в шаровары, в высоких сапогах. У них военная выправка, бодрая подтянутость, даже у пожилых, с большими,

смешными животами. Они идут широким, вымаханным шагом, с серьезными, важными лицами: в них сознание собственного достоинства и одержанной победы. Все это – рабочие. Берлинский пролетариат, ощутивший и осознавший счастье и гордость быть немцами и воспринявший радость обретения Отечества.

Проходят войска. Гремит музыка оркестров, отражается от стен домов, двоит, троит, уносится к небу, гонится за белыми облаками. Тяжел, вычурен и медленен шаг затянутых в фельд-грау отлично выправленных солдат в низких серо-зеленных касках. Их ряды плотны и тесны. Молодые лица солдат напряженны и осмысленны. Громадный тамбурмажор играет впереди барабанщиков золотым витым жезлом. Глухо бьют барабаны.

На панелях толпы народа.

В вагонах подземной дороги полно девочек в рыжих куртках и черных коротких юбочках, с голыми коленками, в чулках и башмаках. Чулки грубые, башмаки простые, у многих стоптанные; это – дети рабочих, дети пролетариата, это та «Hitler-Jugend», из которой вырастает Великая Германия – Третий Рейх.

Девочки едут на Стадион… Там – собрание молодежи, ее парад. Приветствовать ее придет Вождь Германии, Адольф Хитлер.

Сейчас за Берлином, на его окраине, за станцией «Рейхспорт-фельд», – Берлинский Стадион…

На холме, среди песчаных пустырей, сосновых рощ, на фоне голубого неба, высится овальное здание древнеримского стиля. Оно не кажется огромным, так пропорциональны его размеры, так соображен овал плана с вышиной фасада. Серые, бетонные арки, высокие галереи ярусов, величественные, циклопические барельефы обнаженных гимнастов, – все это странным казалось на краю современного города: точно восстала Римская старина в Берлине двадцатого века. И везде – люди. Они кажутся крошечными точками, как мухи облепившие каравай хлеба, – на крыше и на галереях стадиона.

На Стадионе, на бесчисленных местах, – простая публика. Бедно одетые люди, рабочие фабрик, мелкие служащие, их жены. Чистые, скромные платья, потертые, поношенные пиджаки, седые головы, загорелые лица в морщинах. Отцы и матери тех, кто недвижными густыми батальонными колоннами стоит на зеленом лугу арены между широких, малиновым песком усыпанных дорог, и тех, кто на противоположенной стороне Стадиона сидит тесными, тесными рядами, одна девочка плотно к другой. Русые и рыжие головки, косички за спиною, рыжеватые кофточки и черные юбочки. От юных лиц нежным волнением дрожит над скамьями Стадиона легкий, прозрачный розовый свет.

Юность!

60 000 Берлинских девочек тесно сидят на скамьях Стадиона. Над ними, на самых верхних галереях, как черная рама, – малыши в черных куртках и коротких штанишках: самая юная молодежь, еще не вошедшая в «Hitler-Jugend».

У восточных ворот Стадиона – точно белое полотно протянуто. Матросские белые шапки и темно-синие голландки мальчиков, будущих матросов Германского флота, обрамляют ворота.

18

батальонов одинаково одетых юношей стоит на арене в красоте молодой военной выправки. Они без шапок, и золотом отливают их русые волосы, тщательно приглаженные для парада. Все в коричневых куртках, заправленных в шаровары, в высоких сапогах. У них гордая осанка, их ряды стройны, равнение и ранжир безупречны… Хоть сейчас в поход…

– И… тишина…

Четверть миллиона молодежи и ее отцов и матерей на Стадионе, и нет гомона толпы, потому что нет «толпы»… Тишина и неподвижность…

– Achtung!.. Снять кофточки!..

Рыжая стена девочек всколыхнулась, задвигалась, заволновалась, как колышимое ветром ржаное поле. Она стала белеть, точно падал на нее снег большими белыми хлопьями, и вот, там стало совсем бело от чистеньких блузок, и по белому полю золотым и розовым узором легли русые головки и девичьи лица, и еще нежнее стал прозрачный свет от ясных, горящих восторгом глаз.

У западного входа, у Марафонских ворот, во всю ширину Стадиона, стали знамена отрядов. Их сотни. Они заколыхались, как яркие цветы на поле: алые, черные с белым, белые с алым, черные с синим, с зеленым…

– Achtung!..

Батальоны юношей встрепенулись и стали смирно. Грянул оркестр, и сто двадцать тысяч голосов дружно запели:

«Выше поднимем наши знамена!..».

Девять мальчиков-знаменщиков спускаются из сонма знамен и мерным, неторопливым шагом несут знамена по отрядам, стоящим на арене.

Весь народ стоит вдоль своих мест с протянутыми вперед правыми руками и дружно поет вместе с юношами:

«Выше поднимем наши знамена!..».

* * *

Из середины Стадиона, сверху, отражаясь о громкоговорители, раздается твердый, уверенный голос. Говорит руководитель Хитлеровской молодежи, Бальдур фон Ширах.

– Мы, верующая, храбрая, готовая на труд, молодежь, хотим… и будем… Трудиться с полным усердием для нашего Вождя…

Голос через громкоговоритель звучит резко. Четко разносятся слова по всему громадному Стадиону:

– Мы верим, что сможем всегда и везде постоять за наш народ и за Вечного Бога…

После Бальдура фон Ширах, говорит министр Геббельс. Он напоминает молодежи о 1-м мая 1933-го года… Он говорит о том, как престарелый Президент Рейха, генерал-фельдмаршал Гинденбург, в первый раз говорил в Луст-Гартене перед собранной немецкой молодежью:

– Фельдмаршал передал нам завет: кто хочет командовать, должен учиться повиноваться… Фельдмаршал учил нас прилежанию, дисциплине, труду и творчеству… Наши прилежание, дисциплина, труд, немецкий наш гений, дали возможность нашему Вождю Адольфу Хитлеру спасти Германию и сделать ее снова великим Государством… Хейль Адольфу Хитлеру!..

Тихо, будто поднимаясь из глубочайших недр детских душ, медленно и протяжно, а потом все нарастая, перекатываясь волнами и уже гремя, как океан во время урагана раздалось:

– Хейль!.. Хейль!!. ХЕЙЛЬ!!! ХЕЙЛЬ!..

Оркестр заиграл Баденвейлерский марш, и все запели его слова:

«Наша жизнь принадлежит свободе!..».

И снова напряженная, волнующая тишина. И вдруг – громко сказанные слова:

– Achtung!.. Фюрер едет!..

XXIII