Лучи жизни
Шрифт:
Его поразило лицо миллиардера. Лишенное растительности, оно выставляло напоказ все свои многочисленные морщины, глубокие, как борозды вспаханного поля; маленькое, сморщенное, оно походило на лицо старухи.
Докпуллер был первым человеком, начавшим беседу не с поздравлений, которые только раздражали Чьюза. Профессор даже увидел в этом хорошее предзнаменование. До сих пор все самые любезные поздравления заканчивались неизменным отказом помочь делу. Может быть, на этот раз будет наоборот?
Чьюз не знал, что Докпуллер чувствовал себя настолько выше окружающих, что ему просто в голову не приходило
Впрочем, без нескольких теплых слов все же не обошлось.
– Мои ученые очень хвалили вас, профессор, - медленно, скрипучим голосом сказал Докпуллер.
Чьюз не воспринял это как похвалу - он не нуждался в рекомендации ученых Института имени Докпуллера. Неужели миллиардер этого не понимает?
– Они советовали наградить вас Большой Национальной премией моего имени, продолжал Докпуллер.
– Я согласился...
– А как мой план?
– перебил Чьюз.
Докпуллер замолчал, пожевал губами, задумался: он не привык к тому, чтобы его перебивали.
– ...и как только премии будут распределяться, - продолжал он, - вы получите ее.
Он подождал немного, но, убедившись, что Чьюз не воспользовался паузой для выражения благодарности, спросил:
– Скажите, профессор, вы действительно считаете возможным уничтожить заразные болезни?
Чьюз объяснил.
– А против смерти средства не нашли?
– Не искал.
– А разве вы не боитесь смерти?
Чьюз посмотрел на собеседника и вдруг увидел перед собой не самого могущественного человека страны, которому принадлежали земли, леса, реки, моря, воздух, люди, а жалкого старика, у которого не было ничего, кроме страха смерти.
– Не смерть страшна, а умиранье!
– резко сказал Чьюз.
На лице миллиардера мелькнула не то испуганная улыбка, не то гримаса внезапной боли. Чьюз поспешно сказал:
– Смерти бояться не надо... Я не боюсь смерти, я ее ненавижу! Слышите, всеми силами души ненавижу!
– Он вдруг загорелся.
– И не за то, что жизнь неминуемо кончается смертью. С этим ничего не поделаешь. Должна же жизнь кончаться когда-нибудь, так же, как и начинаться. Нет, я ненавижу смерть за то, что она не дает человеку естественно кончить жизнь. Разве мы знаем настоящий конец жизни, настоящую смерть? Разве дети умирают? Их убивают! Та смерть, которую мы ежедневно видим кругом, - это только самозванец, грязный убийца детей, гнусный вор, самый глупый, мерзкий, наглый, крадущий единственное сокровище у бедняка. Можно ли бояться этой мерзости? Ее можно только ненавидеть! Но и ненавидеть ее мало! И я не только ненавидел! Всю свою жизнь я искал, как уберечь человека от этого самозванца. Только в этом смысле и можно говорить о борьбе против смерти... И в этом смысле я нашел против нее средство.
Миллиардер, как загипнотизированный, смотрел на Чьюза пустыми, вылинявшими глазами.
– Да, да, вы правы!
– вдруг заторопился он.
– Преждевременная смерть! Почему человек должен умирать в семьдесят, в восемьдесят, в девяносто лет? Я читал, будто один погонщик скота дожил до ста сорока. Это возможно?
– Вполне.
– Вот видите!.. Погонщик... Ему и делать-то нечего на свете... А человек, который дал работу, жизнь, тепло, счастье миллионам людей, - этот человек не дотянет
Чьюз был очень удивлен столь неожиданным оборотом дела. Он вернулся к своей теме.
– Несомненно, человек может жить дольше, и наука этого добьется. Но сейчас важнее добиться, чтобы не умирали годовалые дети, двадцатилетние юноши и девушки. А со стариками не так срочно.
– Не так срочно...
– как эхо, отозвался Докпуллер.
– Умрешь - будет поздно.
– Другие останутся, - спокойно сказал Чьюз.
Миллиардер испуганно уставился на него.
– А, может быть, вы все-таки поискали бы для стариков, - неожиданно просительным тоном сказал миллиардер, с явной надеждой глядя на Чьюза.
– Вы крупный ученый. Другим не удавалось, вам удастся...
– Поздно...
– возразил Чьюз, не зная, как оборвать этот странный разговор.
– Мне семьдесят. Не успею. Да это и не моя специальность...
– А не могли бы вы, профессор, быть моим домашним врачом?
– вдруг спросил Докпуллер.
Чьюз терпеливо объяснил, что он занят исключительно научной работой и медицинскую практику давно оставил. Любой молодой врач будет полезнее, чем он.
Докпуллер помолчал, пожевал губами и удивленно произнес:
– Странно, что вы отказываетесь.
Он снова замолчал и закрыл глаза, отчего сразу стал похож на мумию.
Так он сидел довольно долго. Казалось, что он заснул.
Чьюз наконец решился спросить:
– А как же мой план, господин Докпуллер?
Мумия вздрогнула и открыла глаза. Маленькие красновато-мутные, они сначала ничего не выражали, потом в них появилось изумление - хозяин, казалось, недоумевал: откуда взялся этот человек? Кто он?
– А, это вы...
– наконец сообразил он и пожевал губами.
– Как мой план, господин Докпуллер?
– План?.. А, да, да, ваш план... Мои ученые советуют... принять и... финансировать... Я передам... на консультацию... экономистам... Вас известят.
Окончательно утомленная мумия снова закрыла глаза.
Чьюз понял, что аудиенция закончена, и осторожно вышел.
Зачем же Докпуллер его вызывал? Только затем, чтобы сделать ему свое нелепое предложение?
Впрочем, Чьюз перестал жалеть о потерянном времени, когда ученые Института имени Докпуллера поздравили его с успехом. Консультация с экономическими советниками - не больше, чем формальность. Ничто не минует их рук - так уж заведено у господина Докпуллера. Видимо, и на этот раз он не хотел отступить от обычного порядка. По существу же, его слова означают, что план принят.
6. Столкновение двух наук
Тут золота довольно для того,
Чтоб сделать все чернейшее белейшим,
Все гнусное - прекрасным...
Это - из-под голов больных подушки вырвет.
В. Шекспир. "Тимон Афинский"
Прошло еще три томительных дня - и Чьюза вторично пригласили на прием, но на этот раз не к Докпуллеру, а к его главному экономическому советнику профессору Ферну.
Переступив порог кабинета, Чьюз в изумлении остановился: к нему, семеня ножками, спешил низенький человечек с непомерно большой головой, вытянутой назад и напоминавшей дыню. Маленькие безбровые глазки его сверкали, большие оттопыренные уши, казалось, двигались...