Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов
Шрифт:
Грянул гром. Мои легкие вдруг наполнились яростным ветром. Ступни словно обожгло огнем.
Массимо на миг застыл, потом машинально повернулся лицом к «Елене».
— Пошли! — выкрикнул он, выдергивая из уха одну затычку. И споткнулся. Я подхватил его компьютер. Чудовищная батарейка раскалилась.
Массимо перехватил у меня свою перегретую машину и неловко запихнул в саквояж.
Споткнулся Массимо на высунувшейся из земли плитке. Мы стояли в дымящейся груде таких плиток. Камни мостовой выворачивались у нас из–под ног и ложились
Конечно, мы были не одни. На огромной площади находились свидетели: обычные итальянцы, жители Турина сидели за столиками под далекими изящными зонтиками. Они благоразумно не лезли в чужие дела. Кое–кто удивленно взглянул в синее вечернее небо, ища сверхзвуковой самолет. На нас точно никто не обращал внимания.
Мы похромали обратно к кафе. Ботинки у меня скрипели, как у персонажа плохой телекомедии. Плитка под ногами была разбита, а на моей обуви полопались швы. Блестящие лаковые ботинки стали тусклыми и грязными.
Мы прошли под двойной арочной дверью «Елены», и, вопреки всем доводам разума, мне сразу стало уютно. Потому что «Елена» осталась «Еленой»: те же круглые мраморные столики с гнутыми ножками, те же бордовые стулья с блестящими латунными заклепками на кожаной обивке, те же колоссальные пятнистые от старости зеркала… и запах, который я за эти годы успел забыть.
Сигареты. В кафе все курили. И воздух был прохладным — даже холодным. Люди сидели в свитерах.
У Массимо здесь нашлись друзья. Женщина со своим мужчиной. Женщина нам помахала, а мужчина, явно узнав Массимо, так же явно не обрадовался ему.
Он был швейцарец, но не из тех веселых швейцарцев, к которым я привык в Турине, — безобидных швейцарских банкиров, махнувших на выходные через Альпы, чтобы перехватить ветчины и сырка. Этот был молод, тверд, как стариковские ногти, в пилотских очках, с длинным узким шрамом по линии волос. Руки его обтягивали тонкие нейлоновые перчатки, на плечах была полотняная куртка с местом для подмышечной кобуры.
Женщина втиснула впечатляющий бюст в крестьянский свитер ручной вязки. Его расцветка казалась броской, сложной и агрессивной, как и сама хозяйка. Горящие глаза были густо обведены тушью, коготки — выкрашены красным, толстую часовую цепочку вполне представлялось возможным использовать вместо кастета.
— А, Массимо вернулся, — произнесла женщина. Сказано это было сердечно, но сдержанно. Таким тоном она могла бы говорить, покинув постель с мужчиной и желая побыстрее туда вернуться.
— Я привел друга, — сказал Массимо, усаживаясь.
— Вижу–вижу. И чем нас порадует твой друг? Он в нарды играет?
Нарды стояли на столе перед этой парой. Швейцарский наемник погремел костями в стаканчике.
— Мы очень хорошо играем в нарды, — спокойно сообщил он мне. Говорил он с особо пугающей интонацией опытного убийцы, которому уже нет нужды никого пугать.
— Мой друг — из американского ЦРУ, — сказал Массимо. — Мы пришли с серьезным намерением напиться.
— Как мило!
— За бостонскую «Ред сокc».
— А я без ума от «Грин сокc» из Сиэтла, — скромно сказала она.
Официант принес нам хорватский фруктовый бренди. Народ на Балканах серьезно относится к выпивке, потому бутылки у них обычно весьма причудливые. Эта была просто фантастической: невысокая, с травленым узором, со сложным изгибом боков и тонким горлышком, этикетка изображала Тито, Насера и Неру, поднимающих тосты друг за друга. В ее глубине плавали золотые блестки.
Массимо содрал золоченую пробку, забрал у женщины сигарету без фильтра и сунул ее в уголок рта. С узкой рюмкой в руке он стал другим человеком.
— Живали! — провозгласила женщина, и мы все влили в себя добрую порцию яда.
Искусительница назвалась Светланой, а ее швейцарский телохранитель — Симоном.
Когда Массимо объявил меня американским шпионом, я, естественно, решил, что парень сбрендил, однако этот ход оказался выигрышным. От шпиона не требуют много говорить. И никто не ждал, что я буду знать что–нибудь полезное или уметь что–то стоящее.
Впрочем, я проголодался и заказал тарелку закусок. Человек, который нас обслуживал, был не моим любимым официантом — возможно, его двоюродным братом. Он подал нам зеленый лук, пикули, черный хлеб, основательную порцию колбасок и деревянную миску сливочного масла. Вдобавок мы получили зазубренный чугунный нож и исцарапанную разделочную доску.
Симон отставил доску для нардов.
Все грубые изделия, лежавшие на столе, — нож, доска, даже невкусные колбаски — были итальянского производства. Я видел выгравированные вручную метки итальянских марок.
— Вы здесь, в Турине, на охоте, как и мы? — осведомилась Светлана.
Я улыбнулся в ответ на ее улыбку.
— Да, конечно!
— А что будете делать, когда его поймаете? Сдадите в суд?
— Американские обычаи требуют честного суда, — сказал я им. Симон счел мое замечание весьма забавным. Симон по натуре не был злодеем. Возможно, он проводил бессонные ночи в муках совести, перерезав кому–нибудь глотку.
— Так… — бросил он, поглаживая край своей грязной рюмки нейлоновым пальцем. — Даже американцы ждут, что усики Крысы покажутся здесь.
— В «Елене» собирается много народу, — согласился я. — Так что мысль разумная. Вы так не думаете?
Кто не любит, когда его мысль признают разумной? Они остались довольны. Возможно, я не очень походил на американского агента, но от шпиона, когда он хлещет фруктовый бренди и грызет колбасу, не ждут полного соответствия образу.
Мы все были благоразумны.
Опершись локтями о столик, Массимо веско вставил:
— Крыса умен. Задумал опять проскользнуть за Альпы. Вернется в Ниццу и Марсель. Соберет своих соратников.