Лучшая зарубежная научная фантастика: Сумерки богов
Шрифт:
— Когда заходишь «от человека», — согласился я, — всегда получается хорошая статья.
— Верно. Но попробуй, опубликуй эту историю… — Массимо чуть не плакал. — Давай, расскажи ее хоть кому–нибудь. Ну, попробуй. Вот здесь кому–нибудь расскажи. Не стесняйся!
Он оглядел зал «Елены». В нем сидели люди: местные жители, обычные, приличного вида — около дюжины человек. Ничем не примечательные — не оригиналы, не чудаки, без странностей — самые обыкновенные. Обыкновенные люди, довольные своим жребием и обыденной жизнью.
Было время, когда в «Елену» доставляли ежедневные
В моем мире об этом обычае забыли. Стало слишком мало газет и слишком много Интернета. А в здешней «Елене» газеты все еще лежали на удобных деревянных стойках. Я встал и подошел их полистать. Здесь была стильная иностранная пресса: на хинди, на арабском и на сербохорватском. Итальянские издания пришлось поискать. Обнаружились две, обе напечатанные на гнусной серой бумаге со щепками.
Я отнес ту, что потолще, к столику. Просмотрел заголовки, прочел первую колонку, и сразу увидел, что читаю вранье.
Не то чтобы новости были так уж ужасны или лживы. Просто становилось ясно, что читателям газет такого рода информация ни к чему и авторы это знают. Италия была скромной колонией, и ее жителям скармливали сказки и фантастику. Серьезные новости отправлялись в другие места.
В этом мире существовало нечто живое и сильное под названием «Движение не–уравнивания». Оно протянулось от Балтики к Балканам и дальше, через весь арабский мир до Индии. К Японии и Китаю суперсила «Не–уравнивания» относилась с опасливым уважением. Америку рассматривали как скромную ферму: янки полагалось проводить время в церкви.
Остальные страны, которые когда–то много значили: Франция, Германия, Бельгия — пришли в запустение и стали ничем. Имена их политиков и местные топонимы писались с ошибками.
У меня на пальцах осталась типографская краска. К Массимо у меня был теперь только один вопрос.
— Когда мы отсюда уйдем?
Он намазал маслом еще кусок хлеба.
— Знаешь, я и не думал искать лучший из возможных миров, — сказал он. — Я искал лучший для себя. В такой Италии, как эта, я кое–что значу. Твоя версия довольно отсталая — а здешний мир пережил ядерные удары. По Европе прокатилась гражданская война. И большинство городов Советского Союза теперь — гигантские лужи черного стекла.
Я достал из кармана свой молескин. Как хорошо смотрелся модный блокнотик рядом с серой газетной бумагой!
— Не возражаешь, если я запишу, что ты сказал?
— Я понимаю, как это для тебя звучит, — но пойми, то, что случилось, — история. Для истории не существует зла или блага. У здешнего мира есть будущее. Еда дешевая. Климат стабильный. Женщины роскошные… и места хватает, поскольку в живых на всей Земле осталось три миллиарда.
Массимо ткнул ножом для колбас в стеклянную дверь кафе.
— Здесь никто не спрашивает удостоверений личности, никому не нужен паспорт… Про электронные базы и слыхом не слыхали! Такой умник, как ты, мог бы с ходу основать сотню технических фирм.
— Если бы мне раньше не перерезали горло.
— А, люди всегда переоценивают свои мелкие проблемы. Настоящая проблема знаешь
— А что сделает тебя счастливым, Массимо?
Он явно уже думал над этим вопросом.
— Проснуться в номере хорошего отеля, в одной постели с шикарной незнакомкой. Вот тебе правда! И, если честно, это правда для каждого человека во всех мирах.
Массимо постучал по горлышку резной бутылки обушком ножа.
— Вот моя подружка Светлана это отлично понимает, но… есть еще кое–что. Я здесь пью. Признаю, люблю выпить — но тут пьют по–настоящему. Здешняя версия Италии в сфере влияния всемогущей Югославии.
До тех пор я, учитывая обстоятельства, недурно держался. И вдруг кошмар навалился на меня всей тяжестью, цельный и нефильтрованный. По спине ползли не мурашки — ледяные скорпионы. Я ощутил сильный, иррациональный, животный порыв вскочить с удобного стула и со всех ног броситься прочь, спасаться.
Я мог бы выскочить из чудесного кафе на сумрачные улочки Турина. Турин я знал и понимал, что Массимо никогда меня в нем не разыщет. Скорее всего, и не станет искать.
И еще я понимал, что выбегу прямо в мир, бегло описанный в паршивой газетенке. В таком жутком мире мне отныне придется жить. Он не станет для меня странным — он ни для кого не станет странным. Потому что данный мир — реальность. Не чужой — обычный. Я сам здесь чужак. Я был здесь отчаянно странен, и это казалось нормальным.
Закончив цепочку мыслей, я потянулся за рюмкой. И выпил. Я бы не назвал бренди хорошим, но он имел сильный характер. Властный и беспощадный. Этот бренди был за гранью добра и зла.
Ноги в убитых ботинках болели и чесались. На них вздувались волдыри. Пожалуй, мне следовало бы радоваться, что они еще были при мне, а не остались клочьями в каком–нибудь темном промежутке между мирами.
Я поставил рюмку.
— Можно нам сейчас уйти? Это реально?
— Вполне. — Массимо поглубже уселся на уютном кожаном стуле. — Только давай сперва прочистим мозги кофе, а? В здешней «Елене» всегда подают арабский. Варят в больших медных горшках.
Я кивнул на серебряную монету.
— Она оплатит наш счет? Если да, тогда уходим.
Массимо уставился на монету, повертел орлом и решкой и сунул в карман брюк.
— Отлично. Перечислю варианты. Этот мир можно назвать «Югославской Италией», и он, как я уже сказал, открывает перед нами большие перспективы. Но есть и другие версии. — Он принялся загибать пальцы. — Есть Италия, где в восьмидесятые победило движение «Нет ядерному оружию». Помнишь такое? Горбачев с Рейганом наладили мирное сосуществование. Все разоружились и были счастливы. Никаких войн, повсюду экономический подъем… покой, справедливость и благосостояние на всей Земле. А потом рванул климат. Последние итальянцы сейчас живут в альпийском высокогорье.