Лучше не бывает
Шрифт:
После того как она ушла, Вилли Кост запер дверь, пошел в спальню и ничком лег на кровать. Острое физическое напряжение последнего получаса обессилело его, он содрогался. Он не мог понять, что хуже — когда она притрагивается к нему или когда нет. Грубая мука желания смягчалась от ее прикосновения. И все же в такие моменты, ощущая, как все его тело стремится к ней, он мучился каждым мускулом, каждым нервом своего тела. Сохранять пассивность, когда она гладила его по волосам или обнимала его колени, требовало от него огромного усилия, причинявшего боль. И все же живое представление о том, что он мог бы обнять ее, страстно поцеловать, усадить на колени,
Я думал, все пройдет, а становится только хуже, сказал Вилли себе. Я должен сделать что-то, я должен уехать, если все пойдет по-прежнему, я сойду с ума. Он начал старательно думать о Мэри, и, наконец, сладкая, ласкающая слабость поползла по телу, как легкий туман. Он не был влюблен в Мэри, но он очень дорожил ею, и гораздо больше был взволнован и тронут ее предложением, чем смог выразить ей во время двух страстных, смущенных, нерешительных свиданий, которые были у них после сцены на кладбище. Наверно, он должен жениться на Мэри и уехать с ней. Возможно, это и есть выход. Почему бы хотя бы не попытаться обрести счастье? Слишком поздно? Неужели прошлое и вправду сломало его?
Вилли лежал на постели неподвижно, лицом вниз, а солнце уже склонялось над морем, и вечер заставлял кипеть земные краски, а потом сам растворял их в призрачной голубоватой тьме середины лета. Он лежал с широко раскрытыми глазами и молча слушал, как Тео стучит в дверь, а потом медленно уходит.
22
— Заткнись, Файви! — крикнул Дьюкейн через дверь гостиной.
Дверь кухни с грохотом захлопнулась… Дверь гостиной тоже захлопнулась…
— Прости, Вилли, — сказал Дьюкейн, — мои нервы на пределе.
— В шем дело?
— Ни в чем. Эта жаркая погода действует на меня угнетающе. Это как-то неестественно.
— Интересно, эти забавные пятна сходят зимой?
— О чем ты, Вилли?
— Эти веснушки на лице твоего дворецкого, или кто он.
— Господи! Никогда не думал об этом. Надеюсь, что нет. Мне они нравятся! — засмеялся Дьюкейн. — С тобой я чувствую себя лучше, Вилли. Давай выпьем.
— Немного виски, может быть, на сон грядущий. Спасибо.
— Ты загорел. Много был на солнце?
— Просто от лени.
— Ты выглядишь веселым, Вилли.
— Да просто сумасшедшим, наверно.
— Октавиен и Кейт благополучно уехали?
— Да, столько шума было, как обычно.
— Надеюсь, им понравится в Танжере. Я сам думал, что он похож на Тоттенхэм-Корт-роуд.
— Им вездепонравится.
— Да. Они — счастливые люди.
Оба — Вилли и Дьюкейн вздохнули.
— Счастье, — сказал Вилли, — это просто вопрос ежедневной занятости сознания чем-нибудь, удовольствиями, но только не собой. Проклят тот, кто ежедневно неустанно и мучительно занимается самим собой.
— Да, — сказал Дьюкейн, — Кейт и Октавиен — гедонисты, они не очень глубоко заняты собой, и потому люди вокруг них тоже счастливы.
Дьюкейн подумал, вот как раз минута, когда Вилли может рассказать что-нибудь о себе, если я буду настаивать. Я думаю, он хочет этого сам. Но я не буду. У меня слишком много своих бед. — Там все в порядке?
— И да, и нет. Я их мало вижу.
И не она одна, думал Дьюкейн мрачно. Он сказал:
— Печально слышать. Надо побольше с ней видеться.
Я на инстинктивном уровне уверен, что все, что людям нужно, — это моя помощь, подумал Дьюкейн с горечью.
— Да, повидайся с Полой, Джон. А бедняжка Барбара очень страдает из-за кота.
— Кот так и не вернулся?
— Нет.
— Думаю, вернется.
— Барби — такое милое дитя, но, конечно, безнадежно испорченное.
— Х-мм.
Дьюкейн чувствовал себя деморализованным, а так как это было непривычно, он был встревожен. Он был из тех людей, кто должен думать о себе хорошо. Сама энергия его жизни порождалась чистой совестью и живым сознательным альтруизмом. Как он имел случай заметить только что, он привык воображать себя сильным, самодостаточным, безупречным и довольно строгим человеком, для которого помощь другим была вполне естественной. Если у Полы неприятности, то, очевидно, она нуждалась в поддержке, сострадании Джона Дьюкейна. Думать таким образом стало для него просто рефлексом. Абстрактно Дьюкейн знал, что тот, кто считает себя идеальным, как правило, ошибается, но разрушение образа в его случае не подтвердило этой ветхой истины, а, скорее, внесло в его душу смятение и слабость. Я не могу никому помочь, думал он, не потому только что недостоин, но у меня просто нет сил, у меня и сейчас нет сил протянуть руку Вилли, я слишком изнервничался от всей этой путаницы и от чувства вины.
Он провел часть вчерашнего вечера с Джессикой и безучастно согласился «продолжать видеться с ней». Они горько и почти враждебно спорили о том, как часто они будут видеться. Дьюкейн настаивал на том, чтобы не чаще раза в две недели. Джессика не вопила, не плакала. Она остро, въедливо спорила. Она допрашивала Дьюкейна опять, есть ли у него любовница, а он снова отрицал это. Они смотрели друг на друга подозрительно и враждебно и резко расстались. Дьюкейн думал, но был слишком измучен, чтобы сформулировать, что если два человека так суровы друг к другу, так немилостивы, то им должно бы хватить ума и силы расстаться. Но потом, все еще размышляя о вечере, он почувствовал стыд из-за своего недоброго поведения, и он снова погрузился в слабость и неуверенность.
Он уже виделся и с Мак-Гратом снова и снова дал ему немного денег. Он сожалел, что был несколько суров с ним при первой встрече, ведь он мог бы сразу попытаться уговорить Мак-Грата продать еще больше информации о Рэдичи. Дьюкейн сухо отметил, что его прежние угрызения о подкупе Мак-Грата и о собственном унижении, казалось, исчезли, потому что теперь он находился с этим типом в коммерческих отношениях. Но Мак-Грат, как этого и желал Дьюкейн, до сих пор не был уверен, что Дьюкейн станет регулярно выплачивать деньги за то, чтобы он не посылал писем «двум молодым женщинам», а поэтому хитрил, намекал на какие-то еще обстоятельства, которые мог бы открыть, если бы его достойно вознаграждали, и назначал новое свидание. На самом деле Дьюкейн уже сомневался, что у Мак-Грата еще осталось что сообщить. Что касается писем, то Дьюкейн убедил себя, что это просто временная уловка и что у него нет иного выхода. Он должен, когда будет соответствующая возможность, рассказать Кейт и Джессике о существовании друг друга и подготовить их к этой неприятности. Они обе были разумные женщины, и все. Возможно, уладится. Пострадает только его достоинство, но лучше уж пусть оно страдает.