Лучше не бывает
Шрифт:
— Пирс, ты — мерзкий маленький негодяй.
Пирс, только что поставивший блюдце с молоком на пол, медленно выпрямился и снял очки. Он оттопырил свою пухлую нижнюю губу и медленно провел рукой по своему прямому лбу и длинному носу, как бы пытаясь скрыть выражение своего лица. Он ждал.
Дьюкейн поднял Монроза и вышел. Он постучал в дверь Барбары и сразу же вошел. Комната была пустая. Пирс, шедший за Дьюкейном, тоже вошел в комнату. Они встали лицом к лицу.
— Боже, что же ты сделал, какая мерзость! —
— Я не причинил Монрозу никакого вреда, — сказал Пирс медленно.
— Ему нет, а Барбаре? Как ты мог быть таким жестоким?
Дьюкейн опустил Монроза на стол. Проделывая это, он заметил близко от своей руки маленький хлыст для верховой езды с серебряной ручкой, принадлежавший Барбаре. Образ хлыста всплыл в его мозгу и исчез.
— Понимаете, — сказал Пирс прежним объясняющим тоном, — если бы она только пришла ко мне, пришла, как раньше она обычно делала, если бы она не обращалась со мной как с прокаженным, она бы нашла Монроза. Это была такая проверка. — Он положил руку на стол, слегка наклонясь вперед.
— Ты осознанно сделал так, чтобы она мучилась и страдала. И ты любовался этим — сказал Дьюкейн, — я думаю. Его рука наткнулась на ручку хлыста и быстрым, но точным движением он поднял хлыст и резко опустил его на тыльную сторону ладони Пирса. Мальчик вздрогнул, но продолжал смотреть прямо в глаза Дьюкейну и не убирал руки.
— Что, скажите ради Бога, здесь происходит? — спросила Мэри Клоудир, появившись в дверях.
Пирс медленно повернулся и, не глядя на мать, быстро прошел мимо нее, прошел по коридору и свернул в свою комнату.
Мэри колебалась. Потом она вошла в комнату Барбары. Она поняла, что ей надо использовать всю свою душевную силу, чтобы справиться с довольно значительным потрясением от вида того, как Дьюкейн ударяет ее сына. Она не знала, что именно она чувствует. От смятения чувств она молчала.
— Я виноват, сказал Дьюкейн, явно тоже смущенный. — Простите.
— Почему Монроз…
— Закройте дверь, Мэри.
— Что случилось?
— Видите, подождите. Закройте дверь. Видите ли, Пирс держал Монроза в заточении все это время, пока мы считали его пропавшим.
— О, как ужасно, я… я…
— Да. Боюсь, я вышел из себя. Я не должен был этого делать.
— Я вас не виню. Это было очень нехорошо с его стороны. Пойду и приведу Барбару.
— Подождите минуту, Мэри. Пусть Монроз выйдет. Вот так. Сядьте. Простите. Подождите минуту.
Мэри села на кровать и смотрела на Дьюкейна, стоявшего у окна, он нахмурился и все еще держал в руке хлыст. Внезапно он передернул плечами и бросил его на стол, а потом прижал обе руки к глазам.
— Вы расстроены, — сказала Мэри. — О, не
— Нет, нет. Я расстроен по другой причине. Я даже не уверен, по какой именно. Я думаю, Пирс возненавидит меня за это.
— Так же вероятно, что он полюбит вас за это. У молодых бывает странная психология.
— У всехлюдей — странная психология, — сказал Дьюкейн. Он сел за стол и посмотрел на Мэри. Его круглые голубые глаза, казавшиеся сейчас еще более голубыми на фоне его загорелого костистого лица, смотрели на Мэри, как бы пытаясь разгадать какую-то загадку, и он ритмическим движением отбрасывал влажные пряди со лба. Мэри изучала его. Что с ним происходит?
— Простите, — сказал Дьюкейн, помолчав. — Я переживаю кризис недовольства самим собой и нуждаюсь в сочувствии. Каждый человек просит сочувствия тогда, когда меньше всего заслуживает его.
Он скучает по Кейт, думала Мэри. Она сказала:
— Я думаю, у вас нет причин быть недовольным собой, Джон. Но дайте мне возможность вам сочувствовать. Расскажите, что случилось.
Голубые глаза Дьюкейна еще больше округлились, что придавало ему встревоженный вид. Он начал говорить, замолчал, заговорил опять:
— Сколько лет Пирсу?
— Пятнадцать.
— Я должен был бы узнать его поближе.
— Надеюсь, так и будет. Но вы не можете заботиться обо всех, Джон.
— Вы считаете, что я забочусь о ком-то?
— Ну, да…
— Боже!
— Извините. Я не думала…
— Все в порядке. Он — очень закрытый ребенок.
— Он долго жил без отца, так много лет только со мной.
— Сколько ему было лет, когда умер его отец?
— Два.
— Так он едва помнит его?
— Едва.
— Как звали вашего мужа, Мэри?
О, Боже, подумала Мэри, я не могу с ним говорить об Алистере. Она поняла, что в манере Дьюкейна общаться с людьми было нечто провоцирующее их на полную откровенность, он всем своим существом настойчиво уговаривал человека рассказать о себе все. Она видела это часто, особенно во время ланча. Но с ней он никогда так не говорил. Она думала: я не стану рассказывать ему об этом, я никому об этом не рассказывала, и ему не стану. Она сказала:
— Алистер.
Имя появилось в комнате как нечто чужеродное и поплыло в воздухе, вернулось обратно к ней и осталось висеть на уровне ее глаз.
— Чем он занимался? Я не знаю, какая у него была профессия.
— Он был аудитором.
— Пирс похож на него?
— Внешне, да. Хотя Алистер был выше. Не по характеру.
— Что он был за человек?
Я не буду продолжать в этом духе, думала Мэри. Как могла она рассказать, что он был веселый, вечно шутил. Радостный. Так прекрасно пел. Он по натуре был художник. Но неудачник. Она сказала: