Лучше подавать холодным
Шрифт:
– Знаю.
– Наследников у него нет, даже отдаленных. Город разграблен, сожжен, укрепления разрушены, многие жители бежали, погибли или просто разорены. Им нужен сильный и самоотверженный правитель, который восстановит Виссерин во всем былом великолепии.
– И вместо него они получат тебя.
Коска ухмыльнулся.
– Кто ж будет лучше-то? Я родом из Виссерина.
– Оттуда родом куча людей. Но что-то никто из них не рвется в герцоги.
– Один все-таки рвется. И это я.
– Ты что, и вправду этого хочешь? Ответственности? Обязательств? Я думала, они тебе ненавистны.
– Я тоже
– Да что ты?
– Свои таланты я тратил зря. Жалость и ненависть к себе довели меня, в конце концов, кривыми тропами до наплевательства на себя, поступков во вред себе, на грань самоуничтожения. Знакомая тема?
– Самого себя?
– Именно. Тщеславие, Монца. Одержимость собой. Все это – детство. Мне нужно, ради самого себя и близких мне людей, стать взрослым. Обратить свои таланты на пользу миру. Ты же сама мне всегда говорила – приходит время, когда человек должен к чему-то прилепиться. И что может быть лучше, чем посвятить себя беззаветному служению городу, в котором родился?
– Твое беззаветное служение… бедный город Виссерин.
– При обжоре, ворующем картины, он не был бедным?
– Теперь им будет править пьяница, ворующий все.
– Ты меня недооцениваешь, Монцкарро. Человек может измениться.
– Кажется, ты только что говорил, будто ничто и никогда не меняется?
– Я изменил свое мнение. И почему бы и нет? В один день я приобрел состояние и одно из богатейших герцогств Стирии в придачу.
Монца покачала головой. Презрительно и удивленно одновременно.
– И все, что ты для этого сделал, – это посидел здесь.
– В том-то и фокус. Заработать награду может каждый. – Коска запрокинул голову, улыбнулся голубому небу над ними. – Ты знаешь, по-моему, это совершенно невероятно. Чтобы кто-нибудь когда-нибудь за всю историю получил так много, не сделав абсолютно ничего… Но я не единственный, однако, кому пошли на пользу вчерашние подвиги. Великий герцог Рогонт осчастливлен, осмелюсь сказать, исходом сражения. И ты продвинулась на великий шаг в своей великой мести, не так ли? – Он придвинулся чуть ближе. – Кстати, о мести… у меня есть для тебя подарок.
Она смерила его подозрительным взглядом, как обычно.
– Что за подарок?
– Терпеть не могу портить сюрпризы. Сержант Балагур, не могли бы вы отвести вашу бывшую нанимательницу и ее северного компаньона в дом и показать, что мы вчера нашли? Делать она с ним может, что ей вздумается, конечно. – И, усмехнувшись, Коска повернул в обратную сторону. – Мы снова друзья!
– Сюда.
Балагур толкнул низкую дверь, та со скрипом отворилась. Монца бросила взгляд на Трясучку. Северянин пожал плечами в ответ. Она нырнула под притолоку и оказалась в темной после яркого весеннего солнца и холодной комнате со сводчатым кирпичным потолком и редкими пятнами света на пыльном каменном полу. Когда глаза привыкли к темноте, в дальнем углу она разглядела какого-то человека. Тот, шаркая ногами, скованными цепью, выдвинулся вперед. И на лицо его упал тусклый свет из грязного окна.
Принц Фоскар, младший сын герцога Орсо. Все тело Монцы напряглось и окаменело.
Казалось,
– Значит, это правда, – сказал он тихо. – Вы живы.
– В отличие от вашего брата. Я проткнула ему горло кинжалом и выбросила его из окна.
Фоскар сглотнул, дернув острым кадыком.
– Мофиса я отравила. Ганмарк пробит насквозь тонной бронзы. Верный утоплен мельничным колесом и распят на нем. Так там и висит, насколько я знаю. Гоббе повезло. Я всего лишь раздробила ему молотом руки, колени и голову. – Перечисление вызвало у нее, скорее, острую тошноту, чем острое удовлетворение, но Монца ее пересилила. – Из семерых человек, которые присутствовали при убийстве Бенны, в живых остался только ваш отец. – Она вытянула из ножен Кальвец, и лезвие при этом взвизгнуло, как испуганный ребенок. – Ваш отец… и вы.
В маленькой комнате было душно. Балагур стоял неподвижно, и его лицо по выразительности было сравнимо только с лицом мертвеца. Трясучка, криво усмехаясь, прислонился к стене, скрестил руки на груди.
– Понимаю. – Фоскар подошел ближе. Мелкими, заплетающимися шажками, но все же подошел. Остановился перед ней и опустился на колени. Неуклюже, поскольку руки были связаны за спиной. Не отрывая от нее глаз. – Простите меня.
– Простить, мать твою?!
– Я не знал, что они затевают! Я любил Бенну! – Губы у него задрожали, по щеке скатилась слеза. То ли от страха, то ли от чувства вины, то ли от всего сразу. – Ваш брат был мне… как брат. Я не желал такого, никогда… ни ему, ни вам. Простите… за то, что я в этом участвовал. – Не участвовал. Монца это знала. – Я… я хочу жить!
– Бенна тоже хотел.
– Прошу вас… – По щекам его, оставляя блестящие дорожки, снова покатились слезы. – Я хочу жить.
У нее свело желудок, к горлу подступила горечь, рот наполнился слюной. Сделать это. Пройден такой долгий путь, столько ей самой пришлось вынести и столько вынесли из-за нее другие… Все ради того, чтобы сделать это. Брат не колебался бы ни секунды. Она почти услышала его голос. «Делай то, что должна. Совесть – отговорка. Милосердие и трусость – одно и то же».
Время настало. Он должен умереть.
Она должна это сделать.
Но окаменевшая рука весила, казалось, тысячу тонн. Монца уставилась в пепельно-бледное лицо Фоскара. В его большие, распахнутые, беспомощные глаза. Что-то в этих глазах напомнило ей о Бенне. Юном… еще до Каприле, до Душистых Сосен, до того, как они предали Коску… до того даже, как вообще вступили в Тысячу Мечей. О Бенне тех далеких времен, когда она всего лишь хотела растить пшеницу. О мальчике, смеющемся среди спелых колосьев.
Острие Кальвеца дрогнуло. Опустилось и стукнуло об пол.