Лучшее от McSweeney's, том 1
Шрифт:
По дороге нам попалось несколько раздавленных белок и опоссумов, на месте голов — красные пятна.
— Видимо, дело в погоде, — сказала мама, — что-то заставляет их выскакивать на дорогу по ночам.
— Ох.
— Мы слишком рано, — заметила она, — и как раз проезжаем мимо салона Рэнди. Почему бы не заскочить туда? Может, тебя успеют постричь и сделать укладку?
— Не сейчас.
— Думаю, он не станет возражать. Я всегда рассказываю ему о тебе, он будет рад познакомиться лично.
— Нет.
— Тебя всего-то и надо постричь с боков лесенкой и оставить челку…
— То
— Знаешь, я так сочувствую Рэнди, у него ужасный вид и постоянно круги под глазами, он говорит — его бойфренд угодил в больницу. Теперь при каждом удобном случае я стараюсь что-нибудь для него испечь, банановый хлеб или еще что. Но подозреваю, его помощницы съедают все вкусности быстрее, чем он успеет отнести их домой.
— Очень мило с твоей стороны.
— Я волнуюсь за него. О совсем себя не бережет.
— Да.
— Почему у тебя до сих пор прыщи? Тебе двадцать семь, почему ты все еще в прыщах, как подросток?
— Не у всех же такая идеальная кожа, как у тебя, — сказала я. — Зеленый свет. Поехали.
— У меня не идеальная кожа, — возразила она, поднеся ладони к лицу.
— Положи руки на руль, пожалуйста. Хочешь, я поведу?
— Нет, не хочу. Ты, наверное, устала.
Я прикоснулась ко лбу. Маленькие твердые бугорки, словно шрифт Брайля.
Она крутила руль. Я смотрела со стороны на ее лицо, на гладкую, подтянутую кожу. Интересно, когда у нее появятся морщинки. У меня-то они уже есть. На шее, например. Я вижу их в зеркале.
— Как у тебя с этим Петром?
— Все нормально.
— Он все еще играет… на этой, как ее? Гитаре?
— На бас-гитаре.
Она включила радио и стала перебирать станции.
— Может, попадется его песня, — радостно прокомментировала она.
— Я говорила, что он играет в группе. Но не говорила, что она достаточно хороша для радио.
— A-а. Ясно. Значит, группа любительская, для развлечения. А чем еще он занимается?
— Ничем. Пока.
— Вот как. А что это за имя такое — Пётр? Я правильно произношу?
— Польское, — объяснила я.
Я была не в настроении объяснять ей, что из Польши родом всего лишь его бабка, а родители родились в Милуоки, а сам он вырос в Чикаго и ни разу в жизни не бывал в Польше. Он сам взял себе имя Пётр, на самом-то деле он был никакой не Пётр, а Питер — с претензиями и длинными волосами. Я не стала ей этого говорить.
В поток перед нами вклинилась черная машина. Мама резко затормозила и выкинула в сторону правую руку, прикрывая мне грудь.
— Мама! Держи руки на руле!
— Извини, это я автоматически. С тех пор, как вы были маленькими…
— У меня же ремень пристегнут.
— Я знаю, милая, все равно ничего не могу с собой поделать. Я тебя не ударила?
— Нет, конечно, — сказала я.
Когда мы добрались до подземной парковки, мама опустила водительское стекло до упора, но все равно не могла дотянуться; ей пришлось отстегнуться и открыть дверцу, чтобы нажать на кнопку и получить парковочную квитанцию. Пока она выбиралась из машины, я смотрела на ее узкую спину, на этот изящный изгиб, на лопатки, напоминавшие сложенные под свитером крылья, на прядку темных волос, попавших в замочек ее золотой цепочки.
Она развернулась и снова опустилась на сиденье, полосатая желто-черная планка шлагбаума пошла вверх, и я стала нетерпеливо притопывать, пока мама закрывала дверцу и поднимала стекло. Теперь она возилась с зеркалом заднего вида и поправляла юбку.
— Поехали, — попросила я, глядя на планку, которая зависла в поднятом состоянии, но при этом слегка подрагивала.
— Расслабься, милая. Эта штука нас не раздавит, обещаю.
— Знаю, — сказала я, закрыв глаза, и не открывала их до тех самых пор, пока мы не въехали в ворота и не завернули в темные, покрытые масляными разводами просторы парковки. Мне хотелось пересказать ей несколько юридических случаев, которые расписывала мне Мич: дурацкие происшествия; взбесившиеся молотилки; люди, угодившие внутрь гигантских механизмов или застрявшие на ленте транспортера и разрываемые на кусочки; руки, попавшие в хлеборезку; ненадежные мостки над цистернами с кислотой. Случаи в лифтах, случаи с трамплинами для прыжков в воду, случаи в поездах метро, случаи утонул-в-ванне, случаи ударило-током-от-миксера. А ведь были еще и такие случаи, о которых просто говорят: «На все воля Господня».
Я ей так и не рассказала.
— Запомни, где мы припарковались, — велела она.
— Ладно.
Но она не стала сразу вылезать из машины. Так и сидела, вцепившись в руль.
— Не понимаю, с чего это мы должны туда идти, — промолвила она. — Твой отец напрасно так беспокоится…
— Если ты не пойдешь, он будет беспокоиться гораздо больше, — сказала я, — кроме того, тебе нечего бояться, потому что все будет отлично. Верно? Верно.
— Если со мной что-то не в порядке, я бы предпочла не знать, — выдавила она, глядя на свои руки.
Мы вылезли и захлопнули дверцы, машина вздрогнула.
Она оказалась права насчет больницы. Там было холодно и мерзко. Она записалась в регистратуре, и мы сели ждать своей очереди. Комната для ожидания оказалась серой и пустой. Стулья были обтянуты старым винилом, прилипавшим к ногам. Лампы гудели и, если не смотреть прямо на них, как будто бы помаргивали.
Мы сидели совсем рядом и глядели в пространство прямо перед собой, как будто нам показывали невидимое кино.
В очереди сидела еще одна женщина. Грудь у нее была неимоверных размеров. Просто невозможно не обратить внимание.
Я взяла маму за руку. Пальцы были холодные, но вообще-то у нее всегда холодные руки, даже летом, прохладные и гладкие, с элегантно изгибающимися синими венами. Ее рука безжизненно лежала в моей. Я пошла на этот жест, думая, что так правильно, но теперь не знала, что делать дальше. Я похлопала по маминой ладони, повертела ее.
Мама странно на меня покосилась. Руки у меня вспотели.
Откуда-то раздавался шум, там что-то делали, до нас долетали голоса, звук шагов, лязг и грохот металла, отрывистые реплики людей, указывающих друг другу что делать. Но видно было только медсестру в окошке регистратуры и пациентку, которая словно уснула, развалившись на стуле и баюкая груди, как младенцев.