Лучший ингредиент любого зелья - это огневиски
Шрифт:
Мордред! Она впрягается за него, придумывает возможные и невозможные способы вытащить его из заключения. И взамен хочет всего-навсего надежду. Но как раз-таки надежду он не мог дать!
Да драккл! Скабиор нервно сглотнул, не в силах отвести взгляда от дрожащей мелкой дрожью девушки. Гермиона Грейнджер.
Все, что ты когда-либо мог пожелать. И не мог тоже. Девчонка, которую ты продал, ввязалась за тебя и каждый день рискует всем, а ты… трус. Как был трусом, так и остался. Бросишь ее еще раз, как тогда? Сбежишь, поджав хвост, на другой материк, только чтобы не чувствовать
Он подобрался, почти решившись.
Не смей! Внутренний голос взвыл что есть мочи, изо всех сил тормозя его мозги от скоропалительных решений, который особо ему никогда не удавались. Но.
Когда тебя не станет, что ей с этим делать?! Только хуже сделаешь! Голос еще кричал, подкидывая ему весомые доводы, которые каждый раз срабатывали.
Она Героиня войны, а ты шестерка Темного!
Ты своими руками притащил ее к Малфоям! Она ведь показала тебе шрам. Грязнокровка. Шрам, за каждую букву которого ты бы отдал свою шкуру по десять раз. Но это сейчас — а тогда. Он появился из-за тебя.
Оставь девчонку в покое. Ты — егерь, мертвый для мира.
Мысли кусали друг друга и щелкали, щелкали в мозгах наперебой.
Он сглотнул нервный комок, застрявший в горле. Встретил взгляд ее расширяющихся зрачков. Скабиор прикусил себе губу, чтобы не дать словам сорваться.
Нет! Не надо ей этого слышать!
Но. “Дай мне надежду!” В его случае надежда — это все, на что осталось уповать. Эта эмоция не работала с ним правильно.
Ты только причинишь ей большую боль!
Мысли носились в мозгу, перекрикивая друг друга.
Не смей!
Зубы скрипнули от усилия, с которым Крейг сжал челюсть, запрещая себе говорить. Он старался проглотить слова, запереть их в клетке ребер, спрятать, чтобы никогда не произносить вслух — никогда.
Темные глаза ведьмы затягивали в себя. Слезы катились по бледным щекам. Она боялась и ждала, вся обратившись вслух. Зрачки бегали по его лицу, оставляя дорожки горьких следов, каждый раз, когда он сильнее сжимал челюсть.
Нет!
— Я люблю тебя, — почти прошептал Скабиор и сам вытаращился в ужасе на Пенелопу, потому что совсем не хотел этого произносить, но замученный жарой мозг не поспевал за губами. Девушка судорожно всхлипнула, услышав такое желанное и внезапное признание.
— Я тоже люблю тебя, о, Крейг! — миг и рыдающая Гермиона повисла у него на шее. Машинально он обнял ее, отчаянно стараясь догнать смысл сказанных слов.
Она. Любит. Его. И он — ее. Мир разлетелся в сотни стеклянных осколков, раня, раня, раня. Но вместо боли — внутри растекалось нечто другое. Густое, как гной Бубонтюбера, примерно такое же опасное — и совершенно незнакомое ранее. Вот зачем все так гонятся. Жуткое и в тоже время упоительное ощущение того, что ты связан с ней чем-то незримо-сильным. Таким, сил противостоять чему не имеешь.
Сама же Гермиона вдруг почувствовала, что кусочки ее раздробленного мира встают на утраченные места и будто срастаются воедино. Она поглубже вдохнула его запах, крепко вцепившись в плечи егеря. Все было правильно. Наконец-то! Его слова еще горели
— Что это?! — в ужасе глядя на Скабиора вскричала она, прикрыв рот рукой. Прогорклый, жженый, мерзкий вкус навязался на язык и не собирался покидать ее рот, мгновенно наполнившийся слюной, но даже ее обильное количество не могло смыть его!
— Аконитовое зелье, — засмеялся егерь, притягивая ее обратно.
Гермиона скорчила гримасу отвращения и опять заплакала. Чертово зелье испортило их первый поцелуй после признания! Да что ж такое! Она хотела сделать это настолько романтично, насколько возможно целоваться в камере аврората, на продавленном старом матрасе.
— Как ты его пьешь? Гадость страшная, — волшебницу снова передернуло. Она взяла недопитый стакан с колой и сделала несколько жадных глотков.
— Ты видела как, — усмехнулся Скаб. — Аконит это яд, а он не должен быть вкусным, — поправил выбившийся из-за ушка девушки блестящий локон.
— Ничего в жизни хуже не пила, — скривилась Герм. Она и не заметила, как Скабиор перетащил ее к себе на колени. — И сколько будет выветриваться? — расстроенно спросила Гермиона, посмотрев ему в глаза. И вдруг залипла. Он стал смотреть на нее как-то иначе. М-м-мерлин. Глаза егеря горели хорошо знакомым огнем, опаляя даже самые невинные из ее мыслей, поджигая и вновь плавя волю, подчиняя ее себе полностью.
— Можем отпраздновать по-другому, — то ли предложил, то ли утвердил егерь, прижимая ее ближе, усаживая ее на себя, лицом к лицу. Для удобства Герм перекинула ногу через его колени, окончательно оседлав. “Черт, неужели все-таки здесь”. Гермиона зарделась, сидеть стало неудобно. Она почувствовала его через юбку, низ живота предательски заныл, требуя долгожданной близости.
— Шесть дней еще не прошло, — слабо возразила волшебница, припоминая недавнее обещание. Тело — как обычно — капитулировало, сделавшись податливо-мягким в его руках, но мозг еще пытался сопротивляться неизбежному.
— Но ведь сегодня такой знаменательный день, — плотоядно улыбнулся Скабиор, требовательно смотря прямо ей в глаза. Гермиона со вздохом перевела взгляд на злые губы. Как жаль, что нельзя целовать их! Всю прелесть поцелуев она поняла только с ним, совершенно теряя самоконтроль в такие моменты.
— Попробуй Тергео, — верно считав ее расстроенный взгляд, пожал плечами Крейг, не теряя хватки. Большими пальцами он поглаживал спинку своей ведьмы, посылая по телу горячие импульсы.
— Открой рот, — фыркнула Гермиона, сосредоточившись на еще оставшемся на языке вкусе, ведь именно его нужно было аккуратно убрать, не затронув то зелье, что уже попало в желудок. Она почувствовала себя матерью, которая вела прием в своей клинике. О черт. Если бы она не получила письмо из Хогвартса тогда, то сейчас точно бы продолжила семейную стоматологическую традицию. И уж точно не готовилась бы заняться любовью с преступником прямо в камере! В магической полиции! Мерлин!