Лучший ингредиент любого зелья - это огневиски
Шрифт:
Они вполне сносно сражались вместе против обезумевшего оборотня, весьма хорошо понимая друг друга. Они оба спасли Герми от летящего в нее огня, выставив сильное Протего Максима. Да и, как он позже понял потом, на допросе Скабиор очень элегантно отвел подозрения от Гермионы, когда сказал, что ввел ее в заблуждение и обманывал при помощи оборотного зелья. Гарри даже проникся. Стало быть, егерь не использовал Гермиону ради своих целей, а действительно чувствовал к ней что-то. Вполне определенное и лично ему хорошо знакомое.
Пока он молчал, Гермиона напряженно изучала его лицо, страшась отыскать на нем опять признаки
— Гестия сказала, что нужно его зарегистрировать, а для этого надо предоставить полные данные о настоящем имени и семье. Как ты знаешь, он троюродный племянник Уоллеса МакНейра, — тяжкий вздох вырвался из ее груди, Гермиона встряхнула руками нервно, — Я написала письмо его матери…
— Той самой, что пуляла в сына Авадой? — округлил глаза Гарри с сомнением.
— Она может признать родство, — отчаянно глядя на него, воскликнула Гермиона, — Ведь столько лет прошло!
Гарри проглотил готовые сорваться с языка слова, он не хотел еще больше расстраивать подругу. Она выглядела разбитой, а он знал, как важна надежда в темные времена.
— Хорошо, допустим, он будет назван МакНейром, родственником того самого Пожирателя…Ты думаешь, пойдет ему это на пользу? — скепсис в его голосе заставил Герми нахмуриться.
— Ты и сам знаешь, Гарри. Есть моменты, которые очень сложно изменить. Домовиков мы смогли вывести из рабства. Но идею чистокровности невозможно преодолеть. Чистая кровь всегда будет важна и всегда будет цениться дороже, — Гермиона уронила лицо в ладони, протерев глаза, — По крайней мере, в этот раз я буду на это надеяться, — вдруг улыбнулась она какой-то жутко горькой, сломленной усмешкой. Поттер уставился на подругу, изучая ее с новым, непонятным чувством.
— Не говори так, Герм, пожалуйста. Только не ты, — Гарри вновь подошел к ней ближе и положил руку на плечо, ласково потрепав ее. Гермиона вымученно улыбнулась, глядя в зеленые тревожные глаза.
— Странно все вышло, да? Мы сражались совсем за другие вещи, а теперь, — она растерянно развела руками, — Вот, — замолчала, спрятав глаза за упавшими локонами. И тут же привычным жестом вскинула подбородок, внезапно вспомнив. — Кстати! Эти министерские слухи — правда? Робардс хочет сделать тебя своим замом?
Поттер пожал плечами и выразительно кивнул.
— О, Гарри! Поздравляю! — со всей силой измученной души, Гермиона ухватилась за хорошую весть и бросилась на шею к другу. — Поздравляю! Ты заслуживаешь это!
— Мне помог один егерь, — хмыкнул Поттер ей в волосы, — придется теперь помочь ему.
Глава 21, в которой вонь и вода
Скабиор тоскливо оглядел свои покои. От стены до стены было ровно четыре с половиной шага. Слева направо и того меньше, всего три. Индивидуальные камеры аврората представляли собой душные каменные мешки, находящиеся под землей. Здесь не было никаких окон, никакого потока свежего воздуха. Чары вентиляции авроры наводили только на свою смену, а потом те выдыхались. Авроры обливались потом и уходили. А Скабиор оставался, со своей повышенной температурой тела, совершенно изнемогающий от жары. Потный, грязный и, наверняка, дивно воняющий. Гермиона и колдомедик из Мунго, кончено, использовали Очищающее, но раз за разом оно справлялось все
Пока Крейг решительно не понимал, как ему перекинуться в этой душегубке. Он примерно знал свои волчьи размеры, видел поутру рядом отпечатки мощных, огромных лап. Здесь он не поместится. Совершенно точно. А пока будет перекидываться, то сможет еще и хорошенько поломаться. Короче, авроратские камеры были репетицией Азкабана. Скабиор криво усмехнулся шутке и с шумом выпустил из легких спертый воздух. Гермиона намекнула, что через неделю начнет приносить Аконит. Он сможет контролировать себя во время трансформации и все пройдет в штатном режиме. Она так и сказала — в штатном режиме. Оборотень поймал себя на мысли, что ему стали нравиться эти маггловские словечки, которые порой вылетали из миленького ротика Грейнджер. Загадочный штатный режим относился как раз к этой категории.
Суд аккурат перед полнолунием, а значит, он будет там в своем не самом лучшем виде. Шалящие нервишки, обостренная чувствительность и правовой нигилизм, возведенный в абсолют, прилагаются. МакНейр утвердился в мысли, что после суда он точно попадет в тюрьму, так как легко мог представить, что он там наговорит всем этим министерским козлам. Впрочем, примерно об этом он и мечтал все эти годы, когда прятался от правосудия. Как однажды смачно пошлет их всех нахер! Егерь хмыкнул и криво улыбнулся, представляя себе эту великолепную картину. Вот только теперь было одно обстоятельство, омрачавшее его суицидальный дебют с обличительной речью. Мисс Грейнджер.
Он вообще постоянно о ней думал, не только из-за того, что заняться в каменном мешке было больше нечем. К его обычным достаточно пошлым размышлениям и воспоминаниям, теперь добавилось какое-то новое чувство. Каждый день он ждал ее прихода до того сильно, что если бы у него в этой форме был хвост, он бы радостно махал им, совершенно не рассчитывая силу и больно попадая себе по бокам. Как глупый. Щенок.
— Спасибо тебе большое, Билли, мудак ты этакий. Надеюсь, Луна тебя не приняла, — почти беззлобно оскалился егерь в темноту камеры. В коридоре никого не было, охрана спускалась на этот нижний уровень не так часто, когда никто не приходил из посетителей. Зато драккловы авроры торчали тут постоянно при посещении Гермионы. А так обычно раз в три-четыре часа заглядывала чья-нибудь голова на несколько секунд удостовериться, что арестант никуда не делся. Еще бы, куда он мог сбежать. Отсюда только одна дорога.
Так вот из-за отсутствия окон ориентироваться во времени суток было достаточно проблематично. Единственным неотвратимым моментом дня являлось появление Гермионы. Она стала чем-то типа солнца, которое строго в определенное время спускалось в нижние камеры и согревало его, освещая полумрак камеры своим ярким, теплым светом. Похоже ее свет был сродни сиянию маггловского Господа и благотворно влиял на зачатки стыда и морали, долгое время спавшие под его толстой шкурой. Потому что когда она уходила, он не мог усидеть на месте и всякий раз начинал метаться по клетке, ощущая в груди жуткую, сосущую пустоту. Которую ничто не могло заполнить. До следующего ее появления.