Луиза де ла Порт (Фаворитка Людовика XIII)

Сентин К.

– Теперь объяснимся, – начала тихим голосом настоятельница, подходя к Лесюёру, – да поднимите же голову, зачем упирать взор в землю, племянник мой, – вы для того сюда и приведены, чтобы смотреть.

Лесюёр думал, что все это ему видится во сне, и не знал, как истолковать обращение с ним настоятельницы. Однако послушался, поднял голову, посмотрел, и первое, что увидел, – она! Взгляд ее тоже был устремлен на него… оба вдруг покраснели и мгновенно отвернулись в сторону: он – чтобы промолвить своей родственнице несколько пустых, несвязных слов; она – чтобы подозвать одну из своих подруг, которая прошла мимо и не слышала ее.

– Вижу ваше удивление, – продолжала настоятельница, –

сейчас все вам расскажу. Помните наш вчерашний разговор? Я передала его совету монахинь, специально для того собранному; все были моего мнения. Нам невозможно допустить, хотя бы на день, на час, присутствие в нашей монастырской общине женщины, чье поведение порочно и она не хочет исправиться в своих заблуждениях, а придет к нам, чтобы показать свое бесстыдное ремесло… Фи, натурщица – как это гадко! Нет, этого допустить невозможно! Есть другое средство – вынуть из рамы образ и окончить его у себя на квартире. Но рисование этого образа – дело весьма нелегкое, говорил мне Симон Вуэ, и работу может сильно попортить неодинаковое расположение света. Кроме того, в середине сентября его величество король, благодетель наш, вместе с архиепископом будет присутствовать на освящении часовни. Уже последние числа августа, медлить нельзя.

Итак, племянник мой, запрещая к нам вход вашей модели, не находя также возможным по нашим правилам допустить, чтобы какая-нибудь из нас (а у нас есть и хорошенькие) встала перед вами статуей, которую вы могли бы копировать, как было с какой-то итальянской монахиней, мы решились прибегнуть к средству, которое устранит оба препятствия. Наши молоденькие пансионерки, хотя и находятся под нашим надзором и попечением, принадлежат свету. По окончании курса учения они оставят монастырские стены и снова вернутся в свет. Они выдержат, нисколько тем не согрешив, взгляд мужчины, ибо все, если только нет у них противоположных призваний, выйдут замуж. Вы видите их перед собой, по крайней мере тех, которые по красоте своей достойны внимания живописца, отыскивающего себе модель для картины особенной важности. Находите ли вы в их числе такую? Всматривайтесь, выбирайте, любезный племянник!

Молодой художник не поверил сначала тому, что слышал; но через несколько минут стал угадывать намерения родственницы и причину такого благорасположения к нему. Но он боялся обмануться, надо убедиться в своих предположениях…

– Я вижу здесь богатство выбора, – молвил он с волнением в сердце, – все они милы, прелестны…

– Берегитесь! – сказала ему вполголоса настоятельница, улыбнувшись и подняв палец в знак некоторой угрозы. – Эта лесть вовсе не к месту. Но я уверена в вашей скромности и благоразумии.

Беседуя таким образом, они подошли к пансионеркам, стоявшим в группе, от которых немного отдалились во время разговора. Несколько раз настоятельница прошлась с Лесюёром взад и вперед по липовой аллее, где прогуливались эти свеженькие, молоденькие девушки. Теперь они стали уже менее застенчивыми и, как бы привыкнув к присутствию незнакомца, разглядывали его игривыми глазками, смеясь над ним и делая в его адрес острые замечания.

– Ну что, племянник, нашли ли вы наконец? – спросила Елена-Анжелика Люилье.

– Да, – отвечал Лесюёр тихим, дрожащим голосом и, не решаясь указать, куда устремлены его взоры, продолжал: – Вот эта молоденькая девица… у нее пояс и лента на голове голубого цвета; она стоит – видите? – вон там, направо, у третьего от нас дерева.

У этого дерева стояли две пансионерки, одетые в одинаковый цвет. Настоятельница могла ошибиться в выборе художника и действительно ошиблась.

– Это мадемуазель Этьенетт де Брессиё, – сказала она.

И это имя глубоко запало в сердце молодого художника.

– Да,

правда, – продолжала она, – эта девица щедро наделена от природы всем тем, что может называться красотой. С нее можно не только копировать… даже срисовать… Посмотрите – какой стан, какие черные волосы…

– «Черные волосы»? О нет, нет, сударыня, – воскликнул Лесюёр, перебивая ее с нетерпением, – я указал не на нее, а на другую! На ту, которая стоит теперь прислонившись к дереву и закрыла глаза платком.

– А, так это Луиза де ла Порт! – Настоятельница пришла в некоторое замешательство: дело в том, что в это самое время подруга мадемуазель ла Файетт, фаворитки короля, как раз старалась удержаться от рвущегося наружу смеха, вызванного шутливым замечанием одной из подруг; настоятельница сгорела бы со стыда, если бы Лесюёр это заметил. Но Лесюёр не помнил себя от восторга, оба имени – Луиза и Этьенетт не переставали звучать во внутреннем его слухе. Он никак не мог забыть имени, произнесенного первым, сразу восприняв его как имя той, которую полюбил. Впоследствии он беспрестанно его произносил, такое оно оставило в нем впечатление, и в сердце его и в сознании пансионерка Благовещенского монастыря так и осталась Этьеннет-Луизой де ла Порт.

– Ваш выбор мне кажется странным, – снова заговорила настоятельница, – Луиза – блондинка, у нее очень веселый характер, нежное, белое лицо с легким румянцем. Вы на это не обратили, вероятно, внимания?

– Мы не копируем модель в точности, – возразил художник. – Нам нужен только общий вид модели, выражение лица, грациозность поз, и от нас зависит сделать лицо и волосы темнее или светлее.

– Ну довольно, любезный друг, где уж мне понимать эти дела так, как вы. Ступайте теперь работать. Сестрица, проводите его к часовне! – обратилась она к сестре-привратнице.

Как только Лесюёр удалился, шумный, веселый лепет послышался со всех сторон, как бы в противоположность тому суровому виду, который настоятельница старалась принять, хотя и против своего обыкновения. Если бы пансионерок Благовещенского монастыря спросили, кто же был причиной столь единодушной веселости, они затруднились бы ответить.

Через час Луиза де ла Порт в сопровождении настоятельницы была уже перед молодым живописцем, со своей всегдашней улыбкой и добродушным выражением лица. Целых восемь дней Лесюёр мог рассматривать вволю черты той, которая так его обворожила. Молчаливый и внимательный, он, глядя попеременно то на нее, то на свою работу, был в восторге и от любви, и от работы. Его печалила только одна мысль – что все слишком быстро продвигается. Елена-Анжелика Люилье, присутствовавшая по обязанности на всех сеансах своей воспитанницы, нисколько не разделяла этого его мнения.

Луиза принимала тот жар, что постоянно был заметен на лице молодого человека, за особое его старание окончить скорее и лучше работу. Она невольно сострадала живописцу, видя трудности, так счастливо им преодолеваемые, и мысленно благодарила его за то, что из всех подруг он выбрал именно ее; но мысль о любви не приходила ей в голову. Привыкнув его видеть, она не краснела, когда взоры их встречались, и казалось, охотно готова была доказать, что не стесняется перед ним.

Однажды Лесюёр, желая, по обыкновению, попросить Луизу несколько переменить положение рук, едва мог пробормотать несколько слов – в таком он был смущении; не стараясь даже окончить начатой фразы, он вдруг остановился, встал со скамьи и подошел к Луизе, чтобы изменить ее позу. Для этого он взял ее руку, с наивностью ему протянутую; собственная его рука дрожала; он вернулся на свое место, потеряв способность владеть кистью, сел, опустил голову и долго смешивал краски, растирая кистью то одну, то другую.