Лук Будды (сборник)
Шрифт:
Она задрала голову, словно ожидая небесного знамения: вот сейчас ударит в землю молонья, этакий золотой посох, и можно будет начинать.
И вдруг меня осенило. Ведь это из-за нее, из-за бабушки они сходятся здесь каждое воскресенье. Ну конечно! Вот уже сорок пять лет две ветви семейства Онуфриади, деды, отцы, а теперь и сыновья бьются в кровь из-за некогда прекрасной женщины, и каждая сторона надеется доказать, хотя бы с полувековым опозданием, обоснованность изначальных притязаний, и нет для тех и других ничего важнее, ибо доказать это – значит восстановить земной миропорядок, когда любовь была равнозначна себе самой и не требовала поправок на размер приданого либо родственные связи, и когда высшая справедливость подразумевала высшую справедливость, только это и ничего больше, что едва ли уместно толковать в духе тезиса «выживает сильнейший», и пусть эти новоявленные Ахиллесы и Патроклы, такие же воинственные, такие же наивные, до второго пришествия ничего не докажут друг другу, зато каждую неделю они неопровержимо доказывают этой гордой
– Ты что, оглох? – прорвалось до моего сознания. Бабушка чуть не в нос совала мне тарелки. – Вот и корми вас. Неси, голубок, на кухню.
Я принял из ее рук горку посуды с запекшимися пятнами соуса и похрустывающими между тарелок куриными косточками. Когда я все перетаскал, мне было велено унести Стендаля обратно. В спальне бабушки я примостился на продавленном диване, в пазухе между двух торчащих штопором пружин, и углубился в чтение. По тексту, надо сказать, хорошо прошлись карандашом. Одна фраза была обведена красным: «Для девушки гораздо большее нарушение стыдливости – лечь в постель с человеком, которого она видела два раза в жизни, после того как в церкви сказали несколько слов по латыни, нежели невольно уступить человеку, которого она обожает вот уже два года». Да это же про них – мелькнула первая мысль. А за ней вторая: это не она обвела красным, это он! Я заторопился, боясь, как бы меня, гонца, не отозвали, я перелистывал истончившиеся, с распушенными концами страницы, выхватывая наугад какие-то куски, и вдруг словно током ударило. Я трижды перечитал фразу, не веря собственным глазам. Но тут послышались шаги на террасе, я вскочил, точно вор, пойманный на месте преступления, сунул Стендаля в какую-то щель на полке и быстро вышел.
На террасе Гриша, одетый, завалился спать – очевидно, в комнате его вконец заели комары.
Перед заходом солнца они в очередной раз «сошлись». Из своей каморки в полуподвале я слышал, как Нико-маленький, внучатный племянник того легендарного Нико, призывал в свидетели Христа-Спасителя, что противник нарушает неписаные законы кулачного боя, как Андрей Константинович, сын Костаса, гостеприимно распахнувший передо мной, чужим человеком, двери своего дома, громогласно торжествовал после своего коронного удара снизу в челюсть. Чьего голоса я не слышал, так это бабушки, но я ни на полногтя не сомневался, что в эти святые минуты она, как всегда, сидит в плетеном кресле на верхней террасе и с высоты, подобно Афине Палладе, заинтересованно наблюдает за ходом поединка. Я же при слабой поддержке лампочки, превращенной мухами в подсвеченное изнутри перепелиное яйцо, спешил записать поразившую меня историю. Бабушка, я чувствовал, не сказала чего-то важного. Но чего? Возможно, она сама этого не знала. Не знала? А как же фраза из Стендаля? Не могла же эта фраза, в самом деле, ускользнуть от ее внимания, хоть она и не была подчеркнута? И дебют этот… четырех коней… отчего он меня так тревожит? Муж, сказала она, не нашел ошибки, сто раз проверил каждый ход и не нашел. Но почему, собственно, я должен верить ее мужу? Выигрыш Нико не был случайностью, это ясно, слишком высока была для него ставка, а это значит… Здесь ниточка моих рассуждений раз за разом обрывалась. Надо сходить переписать позицию, вот что. И уже отсюда танцевать. Положим, с моей шахматной эрудицией много не «натанцуешь». Ничего, вернусь в Москву, там разберемся. Да, признаюсь честно, меня тогда здорово разобрало, а если мной овладевает какая-то идея, я могу достать слона в целлофане.
Заранее извиняюсь за скороговорку о том, как незаметно пробежали для меня последние деньки «у моря», о том, что домой я увозил бабушкин ткемали и, да-да, божественное варенье из фейхоа, что обратного билета у меня не было и Гришина жена Таня оформила меня на рейс «подсадкой», услуга за услугу, ведь я составил от имени девочек-дежурных письмо в управление «Аэрофлота», в письме же по-женски эмоционально рассказал, как они глохнут на летном поле, не получая за это надбавки. Не то чтобы это было неважно, но сейчас, сию минуту я, как, вероятно, и ты, читатель, уже там, в Москве, где, хочется верить, нас ждет разгадка этой странной истории.
На другой день после прилета в столицу, во вторник, я позвонил в Центральный шахматный клуб и с огорчением услышал, что библиотека работает только по вечерам. Чтобы скоротать время, я сходил в кино на какую-то белиберду, дважды, на нервной почве, позавтракал (и остался голодным), пошатался по городу. К четырем часам, как штык, я стоял перед уютным особнячком на Гоголевском бульваре. В библиотеке мне выдали литературу по теории дебютов, коробку с деревянными фигурами и картонную складную доску. Не прошло и часа, как я нашел то, что искал. Не без волнения я разыграл роковую партию, окончившуюся двумя выстрелами. Оказалось, что в тридцать шестом году этот дебют избрала газета «Вечерняя Москва» в партии против своих читателей. До одиннадцатого хода черные в точности копировали ходы белых. Дальнейшее продолжение симметрии очень скоро грозило читателям матом, поэтому на одиннадцатый ход белых Фd4 они взяли слоном на f3. Впрочем, это их тоже не спасло и на двенадцатом ходу они признали свое поражение.
Была ли известна Нико Онуфриади эта курьезная партия? Думаю, не ошибусь, если отвечу утвердительно. Но ведь он-то, Нико, выиграл за черных! Да, выиграл… после того как неоднократно проигрывал, сознательно идя по ложной тропинке, проложенной читателями «Вечерней Москвы». Он вновь и вновь проигрывал своему брату и сопернику, заранее готовясь к главной партии своей жизни.
Вы спросите: с чего я взял, что Нико непременно должен был знать об этой партии? А если знал, то за каким чертом он так долго играл с соперником в поддавки? Стоп! А давайте спросим себя: как долго? Если мне не изменяет память, между первой и последней попытками Костаса приобщить жену к древней игре прошло пять или шесть лет, последний же этот, можно сказать, преддуэльный разговор произошел перед войной. Стало быть… Не торопись, здесь требуется абсолютная точность. Я отправился в библиотеку Ленина и в картотеке, на фамилию Стендаль, он же Анри Бейль, разыскал тот самый томик из пятнадцатитомного собрания сочинений, что был подарен Елене Прекрасной. Тридцать пятый год издания! Молодец старушка, все правильно – шесть лет. Вот, значит, когда в голове этого безумца возник его фантастический план. Я о той фразе у Стендаля, что так меня поразила…
Итак, именно тогда, в тридцать пятом, Нико зачастил в дом своего брата. Думаю, что поначалу у него не было четкого плана действий. Думаю, на мысль взять в союзники «зеркальные» шахматы его натолкнула заметка в «Вечерней Москве». Гениальная, между прочим, мысль. Как еще, спрошу я вас, запрограммируешь соперника на нужный тебе результат? О, я сразу не поверил в эти бессчетные проигрыши. Тот, кого Прекрасная Елена любит вот уже пятьдесят лет, не мог быть заурядным человеком. Любит, любит! «Он был так доволен своей победой над бедным Нико», – обронила она. Это слово – «бедный» – дорогого стоит… Великий хитрец, он в этой игре в кошки-мышки так часто отдавал себя на съедение, что рисковал вконец утратить навыки охотника. Но еще более удивительно его долготерпение. Чуть не каждый день, в течение шести лет, приходить в дом той, которая принадлежит другому, и, ничем себя не выдавая, снова и снова проигрывать тщеславному глупцу – согласитесь, на это способен не каждый. Я прикинул в уме: за шесть лет они сыграли полторы тысячи партий. Дебюты, разумеется, варьировались, однако до определенного момента он всегда, судя по всему, зеркально повторял ходы противника, выдавая это за свою странность или упрямство, как полагал Костас, а на самом деле исподволь приучая последнего к мысли, что так будет вечно. В этом море партий наверняка не раз встретился дебют четырех коней (да ведь Костас и сам в этом признался), но, удивительное дело, Нико вновь и вновь отказывался от своего шанса. Он не имел права рисковать! И предложил он свое удивительное пари, конечно же, не до начала их решающей партии, а после, когда их кони, белые и вороные, рванули друг другу навстречу, роняя пену с губ, и все сразу стало ясно, и оба ружья выстрелили беззвучно, чтобы чуть позже, на рассвете, эхо прокатилось среди Белых скал. Но тогда почему, спросим себя, пройдя свой крестный путь и оказавшись на пороге блаженства, он так и не переступил порога? Боюсь, что эта загадка мне не по зубам…
Моя история близится к концу. Я пересматриваю первые страницы и не могу отделаться от двойственного ощущения: если главный, любовно-шахматный, сюжет написан в общем-то просто и убедительно, то все, что ему предшествует, кажется мне недотянутым: в описании домашнего уклада проскальзывает чужая интонация, периоды порой тяжелы и одышливы, юмор от лукавого. Что делать, самое фальшивое в искусстве – это правда жизни.
Не могу распрощаться с читателем на грустной ноте. Партия сыграна, фигуры возвращаются на исходные позиции, что ж делать нам? Я бродил бесцельно под дождем и думал о моей прекрасной гречанке. Мне тоже хотелось пожертвовать для нее если не жизнью, то… то… Я поехал на Кузнецкий мост, потолкался среди «чернокнижников», и уже на следующий день мне была вручена, всего за пять номиналов, книга в бумажной обложке двусмысленного цвета, со столь же двусмысленной виньеткой, изображавшей не то лопнувшее от ожирения сердце, не то бомбу замедленного действия, к которой неумолимо подбирается по бикфордову шнуру петушиный огонек страсти. Это был Стендаль. «О любви», отдельное издание. Я отослал книгу бабушке. В книгу я вложил закладку. Бабушка раскроет Стендаля и тут же наверняка обратит внимание на подчеркнутую красным фразу: женщину можно выиграть, как партию в шахматы.
Уже поставив точку, я в последний раз окинул взглядом поле боя. И вдруг меня как током ударило. Какая слепота! Стоит ведь сыграть: 15. Лfc1 Лg8+ 16. Крf1 Cg2+ 17. Крe1, и белые ушли от мата. Костас мог спастись! Бедный мой герой – твоя мечта едва не лопнула, как воздушный шарик. Но рассказ уже написан. Я рад, что подарил тебе эту иллюзию, пускай ценой собственной ошибки.
Из бесед шестого патриарха школы Чань с учениками
Из бесед: О бескорыстном служении
Всякий раз возвращаться:
к недочитанным свиткам,
к неразгаданным снам,
к родному подворью,
к радости левитаций,
к понесенным убыткам,
к сожженным мостам,
к причиненному горю.
Всякий раз проходить
этот замкнутый круг
из смертей и рождений,
где чудачество – чудо,
чтобы смысл находить
в том, что ты – это лук
в безраздельном владенье
шестирукого Будды.