Лукиан Самосатский. Сочинения
Шрифт:
4. Ах, если бы и дерзость других букв была пресечена сразу, когда они только еще начинали нарушать законы! Не воевали бы тогда до сих пор между собою Лямбда и Ро, оспаривая друг у друга головную боль: «кефаляргия» иль «кефалялгия»? Также и Гамма не ссорилась бы с Каппой, и между ними дело не доходило бы частенько чуть не до драки в мастерской валяльщика из-за того, как надлежит называть ее: «гнафейон» или «кнафейон»? Та же Гамма перестала бы бороться с Лямбдой за «молис» — "с трудом" отнятое или, лучше, украденное ею у Лямбды и переделанное в «могис». Да и другие буквы жили бы себе спокойно, не устраивая противозаконной путаницы. Как хорошо, когда каждый сохраняет то место, где ему назначено стоять. Переходить же куда не следует пристало только правонарушителям.
5. Кто был он, первый начертавший нам эти законы?
6. Но эта Тау, я не подберу ей имени позорнее того, каким она зовется, Тау, которую, клянусь богами, одну и не расслышать было бы, когда б не стали рядом с нею двое из нас, почтенных и приятных видом: Альфа и Ипсилон, — эта Тау осмелилась обижать меня, чиня небывалые насилья, изгоняя меня из слов и выражений, отцами завещанных, преследуя в союзах и приставках, доведя неслыханную жадность до того, что наконец у меня не стало сил терпеть. Откуда и как все это началось, вы сейчас услышите.
7. Пришлось мне как-то быть в Кибеле — городок, не лишенный приятности и слывущий афинскими выселками. Со мною вместе приехала туда и любезнейшая Ро, лучшая из моих соседок. Мы остановились в доме одного поэта, сочинителя комедий, по имени Лизимах; родом явно был он исконным беотийцем, но притязал на чисто аттическую речь. В доме этого нашего хозяина я и обнаружила впервые захватнические стремленья Тау. Покамест она посягала на мелочи, называя «сорок» не «тессараконта», а «теттараконта» и тем лишая меня моих двух мест, я объясняла это лишь содружеством двух букв, с детских лет стоявших рядом. Дальше она стянула у меня «сегодня», утверждая, что «семерон» есть «темерон» и составляет ее собственность, а также некоторые другие подобные слова. Однако их звучанье казалось мне еще терпимым, и я была не слишком уязвлена моей потерей.
8. Но, когда, начавши с этого, Тау дерзнула дальше произносить «каттитерос» и «каттима» и «питта», а потом бесстыдно, не краснея, решила царицу «басилиссу» "басилиттой" наименовать, я безмерно была возмущена, я загорелась гневом, боясь, что со временем, пожалуй, кто-нибудь и смокву молотком растюкает, превратив ее из «сюка» в «тюка». О, ради Зевса, простите справедливый гнев мне, удрученной и одинокой, оставленной без всякой помощи: ведь мне грозит опасность немалая, не каждый день встречающаяся: меня лишают достояния, с которым я свыклась и успела сдружиться. Мою сороку-болтунью — птицу «киссу» — из-за пазухи, как говорится, у меня похитив, «киттой» назвала она! И другие птицы — голубка, утка, дрозд — все украдены Тау и все, несмотря на запрещенье Аристарха, затакали: «фйтта», "нётта", «коттифос»! Немало Тау стащила у меня и пчел — «мелисс». Тау явилась в Аттику и в самом сердце страны, на глазах у вас и прочих букв, беззаконно отняла у меня Гимесс, подставив вместо него Гиметт.
9. Да что там! Тау выгнала меня из всей Фессалии, требуя, чтобы ее назвали «Фетталией». Я совершенно, благодаря Тау, отрезана от «талассы», от моря, и даже овощи в огороде она не пощадила, не оставила мне ни корешка: вся свекла стала твеклой! Между тем вы сами можете засвидетельствовать, какая я долготерпеливая буква: ни разу я не пожаловалась ни на Дзету, которая утащила у меня смарагд и отобрала всю Смирну, сделав их змарагдом и Змирной, ни на Кси, что так коварно отнеслась к соглашенью между нами, прибегши, как к союзнику, к составителю истории Фукидиду и заставив все «со» звучать как «ксо». Наконец мою соседку Ро я извиняю ее болезнью за то, что она в своих мирриновых садах возрастила мои мирсины и однажды, страдая черной желчью, дала мне пощечину, назвав щеку «корра». И все это я стерпела. Вот я какова!
10. А теперь посмотрим, какой насильницей по самой своей природе выступает Тау по отношенью не ко мне одной, а и к прочим
Вы слышите, судьи Гласные, что говорит Дельта: Тау отняла у нее «энделехию», заставив, вопреки всем законам, звать ее «энтелехией». Фи бьет себя в грудь и рвет на голове волосы (увы! уже не «фрихас», а "трихас"!), — и не мудрено: осталась она без тыквы, «колокинф» стал «колокинтом»! У Дзеты отняты и свирели звучащие, и трубы звенящие, и сама она даже визга свинного издать не может. Кто в силах стерпеть все это? Какая кара достаточна для этой мерзкой злодейки Тау?
11. Но не только буквы, своих сородичей, Тау подвергает оскорбленьям. Нет! Она шагнула дальше, и даже люди уже страдают от нее. Судите сами: она не позволяет им владеть языком как следует. Больше того, граждане судьи: заговорив сейчас про дела людские, про язык, я вспомнила опять, что и в языке она обездолила меня, превратив его из «глоссы» в «глотту». О Глосса! Воистину — язвой для тебя явилась Тау! Впрочем, возвратимся снова к людям и скажем несколько слов в защиту их от притеснений Тау. Тау стремится связать, скрутить их речь как будто узами: увидев что-нибудь прекрасное, человек хочет так и назвать его прекрасным — «калон», но Тау тут как тут и заставляет произносить «талон», повсюду притязая на первое место; другой заводит разговор о винограде, но из лозы, из «клема», выходит у него «тлема», несчастье, поистине несчастный человек! И не только простые люди, кто попадется, терпят от нее обиды, но даже великого царя, которому повиновались, как говорят, и суша и море, изменяя своей природе, — и его Тау коварно превратила из Кира в Тира какого-то.
12. Таковы преступления Тау против людей по части речи. Ну, а что мы видим, если от слов перейдем к делам? Стонут люди и сетуют на свою судьбу и частенько проклинают Кадма — за то, что он ввел Тау в семью букв: ибо ее наружный вид, как говорят, тираны приняли за образец, ее очертаньям подражали, соорудив из дерева такую ж Тау, чтобы распинать на ней людей! От нее же их гнусное изобретенье получило и гнусное свое названье.
Итак, каков же будет ваш приговор? Скольких смертей достойна Тау за все свои злодейства? Что до меня, то я считаю возможным и справедливым ограничиться для Тау одним наказаньем: Тау уже в самой наружности своей несет заслуженную кару: она, Тау, создала крест, а люди в ее честь назвала его "с-тау-рос"!
РАЗГОВОР С ГЕСИОДОМ
Перевод Н. П. Баранова
1. Ликин. Что ты, Гесиод, превосходный поэт и получил этот дар от Муз вместе с веткой лавра, это и сам ты доказываешь песнями, которые слагаешь, ибо они — вдохновенны и величавы, да и мы верим, что это действительно так. Но вот что способно вызвать недоумение. Как же это? Ведь ты утверждаешь, говоря во вступлении о себе самом, будто получил от богов свой божественный дар для того, чтобы, с одной стороны, прославлять и воспевать минувшее, а с другой — предрекать грядущее. И вот первое ты осуществил с превеликим совершенством, рассказывая о поколениях богов вплоть до тех, самых первых, — я разумею Хаос, Землю, Небо и Любовь, воспевая добродетели женщин, давая земледельческие советы и относительно Плеяд, о подходящих сроках пахоты, жатвы и выхода в море, и вообще обо всем таком.
Что же касается второго, что особенно было полезно для жизни и более всего приличествовало дарам богов, — я говорю о предсказании будущего — ты и намека не дал, но всю эту часть предал забвению и нигде в своей поэме не попытался подражать Калханту, Телему, Полииду или Финею, которые, хотя и не от Муз получили свой дар, все же пророчествовали и, не колеблясь, изрекали свои предсказания тем, кто в них нуждался.
2. Отсюда с полной необходимостью вытекает, что молчание твое обусловлено какой-нибудь одной из трех следующих причин: или ты солгал, как бы ни было резко это слово, утверждая, будто Музы обещали тебе, что ты сможешь предсказывать грядущее; или они дали тебе эту способность, как обещали, ты же скаредно скрываешь и за пазухой таишь полученный дар и не уделяешь от него ничего тем, кто в нем нуждается; или, наконец, у тебя имеется в готовом уже виде немало и таких писаний, но ты до сих пор еще не пустил в жизнь и приберегаешь использование их до какого-то другого — не знаю, какого именно — более удобного времени.