Луна 84

Ханипаев Ислам

Если вначале это все казалось проверкой, то теперь стало отчетливо ясно: задача толпы — произвести контрольный выстрел, уничтожить последнюю надежду вернуться домой.

Свист в ушах и расплывчатый мир вокруг. Несколько человек хватают Стоуна и поднимают. Он оказывается над обезумевшими заключенными. Рядом с ним словно из воды всплывает и тело Оскара. Вся девятка теперь плывет по рукам. Они — будто подношение чудовищу, откуп.

Если это и было некое посвящение, то удалось оно на славу, судя по радостному реву: девять окровавленных тел — прекрасное

тому подтверждение.

Стоун с трудом, через кровь и распухшие скулы, разглядывает человека рядом. Оскар в отключке. Триста третий потерянно смотрит в другую сторону, за забор, отделяющий их от Сектора два. Девушки наблюдают за этим обрядом. Кому-то на той стороне нравится зрелище, но в целом возгласов одобрения нет.

Гвалт утихает. Участники побоища направляют взгляды на смотровую в ожидании чего-то, и в этой тишине Стоун слышит лишь гул у себя в ушах. Он поднимает глаза и видит Землю — дом, все мосты к которому сожжены.

Начальник Браун самодовольно наблюдает за происходящим. Подношение сделано. Выставив перед собой руки в черных кожаных перчатках, он начинает неспешно хлопать, и этот звук через динамики бежит во все уголки колонии.

Браун подносит ко рту микрофон и спокойно говорит:

— Теперь уже точно добро пожаловать в «Мункейдж»! — Затем поворачивается в сторону самых верхних камер. Он встречается глазами с одиночкой — Дикарем, не участвовавшем в обряде. Лицо того не выражает ничего. Ни сожаления, ни ужаса, ни гнева. Он просто смотрит на кукловода.

Где-то далеко в глубине Сектора два, среди сотни девушек, на третьем этаже сидит Луна. Вместе с сокамерницами она наблюдает за обрядом посвящения. Она видит толпу, слышит шум, но не вглядывается. Трансляции в этот раз нет, да она и не нужна. Все, кто хотел, имели возможность увидеть и даже поучаствовать, но она и так знала, чем это закончится. Не первые и не последние жертвы. В отличие от девушек из соседних камер, обсуждающих зрелище, она молчит. Еще недавно горевшие глаза словно потухли.

— Закончилось? — спрашивает Кайа из их общей камеры.

— Да.

— В этот раз быстро. Скажи девочкам, чтобы начали собирать о них информацию. О тех, кто вернется живым.

— Хорошо. — Луна едва заметно кивает.

***

Яркая люминесцентная лампа над головой освещает каждый уголок больничной палаты. Руки вновь прикованы — теперь уже к койке. На лице несколько пластырей. Отек почти прошел, но фиолетовый оттенок спускается от носа к скулам. Рядом на столе лежат новые марлевые повязки и медикаменты. В мусорном ведре окровавленные бинты и вата. Из руки торчит игла, а трубочка от нее идет наверх — к пластиковому контейнеру со светло-голубой жидкостью.

Некоторое время Стоун просто лежит, глядя в потолок. Его радует сам факт того, что он чувствует свои конечности. Все двигается, все работает. Он

жив, хотя последняя мысль до потери сознания была пессимистичной. Он предпринимает попытку встать, но адская боль в ребрах его останавливает. Пресс неконтролируемо напрягается, вдавливая корпус, и Стоун сжимается. Он хочет прикоснуться к охваченному огнем месту, но цепи, натянувшись, сдерживают руки. Некоторое время, тяжело и быстро дыша, заключенный старается успокоиться. Пронзившая корпус боль угасает, будто ребра, впившиеся в дряблые мышцы, решили вернуться на место.

Дверь в палату открывается. Входит низкий плотный старик в белом халате.

— Приветствую. Меня зовут Ильтер Мейхем. Доктор Мейхем, если так будет удобнее. Я заведую медблоком колонии «Мункейдж». Мы встречались ранее, во время прибытия вашей группы, но на тебе был… мешок? — Он пытается показать руками, словно что-то накинуто на его лицо. — Маска. Да, маска. В общем, мы будем видеться часто. Не посчитай это угрозой, я не имею в виду конкретно тебя. Вообще со всеми вами. — Лицо доктора выражает то ли недовольство, то ли брезгливость. — Тебя интересует собственное состояние? Мало ли. Некоторых не интересовало.

— Да, — коротко отвечает Стоун, пытаясь заглянуть под окровавленную майку и понять, есть ли открытые раны на теле. По-другому объяснить такую боль он не может.

— Из ваших тебе хорошенько досталось, но есть и те, кому похуже. Ты здесь пролежал пять дней. Ушибы по всему телу, треснутое ребро, сотрясение мозга, вывих плеча. Все необходимые манипуляции я произвел, поэтому, можно сказать, пик пройден, но боль довольно долго будет тебя тревожить.

— Боль в ребрах… Она меня убивает.

— Я бы забеспокоился, если бы ее не было. Все идет как надо.

«Сумасшедший старик… Что значит „как надо“?» — мысленно проклинает его Стоун.

— Еще вопросы?

— Где остальные?

— Кто-то уже вернулся в Сектор один, а кто-то… нет. Не вернулся. Лежи смирно — быстрее восстановишься и боль, соответственно, пройдет. Завтра я тебя выпишу. — Доктор делает пару шагов в сторону выхода, но, остановившись, разворачивается к Стоуну. — Мы сделали анализ твоей крови. Насколько я понимаю, ты проходишь через нелегкий этап очищения. Скоро начнется расщепление. Ты ведь понимаешь, о чем я?

— Да, — встревоженно отвечает Стоун. — Не впервой.

— Не знаю, хорошо это или плохо. В общем, то, что в капельнице, — доктор указывает на нее пальцем, — должно помочь. Немного, но помочь. Но только сегодня, а дальше ты как-нибудь сам.

Дверь за доктором закрывается. Остается только ждать. Несмотря на то что палата просторная, внутри минимальное количество мебели и предметов, все они цвета металла: койка, маленький столик, мусорное ведро. Окон нет — неясно, в какой стороне от секторов находится медицинский блок. Эти бесконечные коридоры — гребаный лабиринт. Тело ломит, оковы не дают возможности сменить позу и даже сесть, не говоря уже о боли в ребрах. Вишенка на торте — чешущийся нос.