Луна 84
Шрифт:
«Придурок», — думает Стоун. Но он и сам не может перестать думать о Луне. То, что он испытывает к ней влечение, вполне естественно. В этом нет ничего особенного.
«Стоп. Хватит!» Он пытается выбросить из головы эти мысли. Сейчас это последнее, что должно его волновать. Приоритет — выживание, необходимо об этом помнить. Хадир прав: у него не осталось ничего, кроме жизни.
Очередь достаточно быстро движется по коридору. Стоун видит, как человеческая многоножка сворачивает в дверной проем — в столовую. Оказавшись внутри, он берет металлический
На деле Оскар хватает Стоуна за плечо и ведет в самый конец помещения. Мест много, и хватает на все три сотни парней. «Мункейдж» — действительно огромное сооружение.
Новички занимают отдельный продолговатый стол, рассчитанный на два десятка человек. Там сидят еще несколько знакомых из состава новой… теперь уже восьмерки. Стоун сразу оглядывается в поисках своих соседей. Точно такой же стол недалеко от них занимают Хадир и Гарри с другими парнями. Они встречаются взглядами и кивками дают друг другу понять, что все нормально. Страх Стоуна — как инстинкт самосохранения, заставляет запоминать все происходящее, каждую мелочь.
— Леон — лидер гладиаторов, — произносит тихо Оскар, указывая в центр столовой на широкого накачанного парня, сидящего в окружении своих приближенных. Среди них Стоун узнает Ханца, громилу, который руководил «приветствием». Оскар продолжает: — Столы по центру принадлежат им. Тебе же объяснили про клубы?
— Да.
Стоун вспоминает, что, по словам Хадира, гладиаторов около тридцати, но они не смогли бы поместиться за одним столом. Проблема решается легко: столы сдвигают вплотную.
Глав остальных клубов Стоун не знает. Какой-то парень подходит к Леону и шепчет ему на ухо, указывая пальцем на новичков. Лидер гладиаторов встречается глазами со Стоуном, и тот в ужасе поворачивается к своему столу.
— Что? — интересуется Оскар.
— Кто-то указал Леону в нашу сторону, — шепчет Стоун и, заметив непонимание на лице Оскара, сразу добавляет: — Он посмотрел прямо на меня…
— Не на тебя, — Оскар кивает на Бенуа, который сидит напротив.
Стоун закрывает триста второго от гладиатора. Бенуа то ли делает вид, что его это не волнует, то ли и правда не обращает внимания.
— Он точит зуб на Бена с самого «приветствия». Наш друг перед всеми наплевал на их местную традицию и отказался драться. Репутация, — поднимает бровь Оскар, давая понять, что это важно, но Стоуну и после слов Хадира было все ясно. Бенуа никак не реагирует на слова соседа по камере.
Триста третий оглядывает сидящих за своим столом: зеленые солдаты, выжившие после очередной битвы, наскоро залатанные бинтами, пластырями и гипсовыми повязками. Лица в синяках, с отеками и ранами.
— Рассказывай, сам-то как? — продолжает, улыбнувшись, триста первый, будто они находятся на отдыхе. — Тебя хорошо помяли. Я-то сразу вырубился. Не помню, как оказался
— Я нормально. Только треснувшее ребро. Доктор сказал, что через месяц буду в норме. А вы как?
Оскар в ответ поднимает правую руку и показывает фиксатор на левой:
— Ужасно чешется. Два пальца сломаны, нос ушел немного в сторону. Мать их, и челюсть хрустит! Не могу нормально жрать. — Оскар тычет пальцем себе под ухо.
Стоун смотрит на Бенуа.
— Ушибы и синяки, — коротко отвечает тот.
— И выбитый зуб, — добавляет Оскар. — Не скромничай, Бен, покажи ему.
— Что показать? — интересуется Стоун.
Бенуа широко открывает рот и демонстрирует щель рядом с клыком.
— Кажется, тебе выбили два зуба, а не один.
— Я решил, что там был один зуб. Самовнушение, — говорит Бен, и Стоун ловит себя на мысли, что их угрюмый друг, кажется, пошутил.
Они с неохотой принимаются за поглощение синтетической пищи. Во всяком случае, пахнет еда химозой, а хлеб по плотности ближе к резине, чем к выпечке. Новички с изумлением смотрят на то, как спокойно Стоун это ест.
— Что? — спрашивает он, пытаясь зубами перекусить растянувшийся ломтик хлеба.
— Как ты это жрешь? Это ж резина!
— Самая обычная синт-пища. Я в промрайоне Чикаго только этим и питался последние полгода до ареста.
— На Африку эта отрава еще не распространилась, — замечает Бенуа. — У нас была другая, отходы из ваших развитых стран. «Спасем Африку от голода», — произносит он с ненавистью. Это замечает каждый за столом.
Чтобы как-то разрядить обстановку, Оскар подхватывает:
— В Испании-то синт-пища есть, но, если выбирать между остатками нормальной еды и этой шелухой… Извини, бро, но это полное дерьмо.
— Это дерьмо питательное. Не нравится — не ешь, — предлагает Стоун.
— Ага, конечно! — усмехается Оскар. — А потом окочуриться тут? Это будет самая идиотская смерть за всю историю этой свалки. Умереть на Луне из-за голодовки, когда тут есть столько других способов сдохнуть.
— Я привык к этой еде, — триста третий показывает ломтик хлеба. — Быстро готовится, не нужен холодильник. Срок годности — лет пять. Не хуже консервов.
— Как ты еще жив? Хотя по тебе видно, что только этим и питаешься. Бледный мешок с костями. Только непонятно, почему волосы еще не выпали. — Оскар кивает на шевелюру Стоуна.
— Видимо, организм адаптировался. Я с детства только и сидел за компьютером. Ел все, что под руку попадется.
— Понят… — Оскар осекается и замирает.
Бенуа тоже останавливает ложку на полпути ко рту и смотрит на вход.
— Что? — спрашивает Стоун и бросает взгляд туда же.
Последним в столовой появляется еще один заключенный. Тот самый, что живет над ним.
Сидящие за столами глядят на него с презрением. Поначалу все замолкают, а затем кто-то храбрый выкрикивает ругательство, и этого хватает, чтобы столовая утонула в общем гомоне.