Луна и солнце

Макинтайр Вонда Нил

— Вот проказники… — Мадам неодобрительно покачала головой. — Они покалечат пони, если будут гонять их по булыжнику. А Берри — слишком уж смелый и дерзкий, как бы не вышло беды…

И тут Мари-Жозеф увидела, что к ним направляется месье в сопровождении Лоррена — справа и Шартра — слева. Мари-Жозеф в ужасе оглянулась, ища, куда бы спрятаться от друга и сына месье.

Шартр любезно улыбнулся ей, кося зловещим невидящим глазом, словно он и не оскорблял ее совсем недавно, а она не отчитывала его. Месье бросил на нее взгляд, в котором, как ни странно, читалась жалость, наклонился к Лоррену и стал что-то шептать

ему на ухо. «Интересно, почему они все время перешептываются?» — подумала Мари-Жозеф.

«С Шартром я как-нибудь справлюсь, а вот с месье де Лорреном лучше не сталкиваться».

— Моя карибская дикарка! — произнес Лоррен.

— Я не ваша дикарка, — холодно возразила Мари-Жозеф, — и полагаю вашу шутку неуместной.

Лоррен усмехнулся:

— Я сделаю все, чтобы вы изменили свое мнение.

— Уже поздно, сударь, — неожиданно резко произнес месье.

И тут юные принцы осадили своих пони и сорвали шляпы. Все придворные тотчас последовали их примеру, выстроившись по обе стороны врат Чести. Мари-Жозеф обнаружила, что справа защищена прочным бастионом мадам, но слева ей угрожает непредсказуемый Шартр. Шартр и месье отделяли ее от Лоррена.

Это ее успокоило. «Шартр не станет оскорблять меня, а Лоррен — домогаться при таком скоплении людей, на глазах у мадам и месье».

Она ощущала благодарность мадам и месье и вместе с нею — возросшую нежность. В их присутствии она чувствовала себя в безопасности. Мысленно она снова и снова возвращалась к словам Мэна: зачем он клеветал на месье? Уж не вознамерился ли он погубить репутацию своего дяди, свекра своей сестры, мадам Люцифер?

В позолоченные ворота плавно вплыла открытая охотничья коляска его величества, запряженная четверкой китайских лошадей в леопардовых пятнах; на передней паре сидели верхом форейторы. Рядом с королем расположился на расшитых золотом подушках папа Иннокентий, напротив них — мадам де Ментенон и Ив. Его величество занял место лицом по ходу движения, Ив — спиной. За королевской коляской следовали подавальщики ружей, псари и стража.

Когда его величество, милостиво кивая, проезжал мимо придворных, все всадники приветствовали его, а мужчины снимали шляпы. Мари-Жозеф тоже поклонилась, насколько ей позволяло дамское седло. «Вот если бы знать, как заставить поклониться Заши!» — подумала Мари-Жозеф, с трудом сдержав смешок. Может быть, граф Люсьен когда-нибудь ей покажет.

Безупречно элегантный, изысканный, граф Люсьен ехал верхом на Зели за плечом его величества. Заши раздула ноздри, почуяв подругу, а Зели навострила уши и фыркнула, но обе кобылы были слишком хорошо воспитаны, чтобы заржать. Мари-Жозеф поклонилась сначала королю, а потом, боязливо, — графу Люсьену: она с трепетом вспоминала их последнюю встречу. Он учтиво поднес руку к полям шляпы.

Неожиданно Мари-Жозеф почувствовала острую боль чуть пониже спины. Она ахнула, едва не вскрикнув, и шлепнула по больному месту, надеясь прихлопнуть или отогнать слепня, пока он снова не ужалил ее или не напал на Заши.

Ее удар пришелся не на дерзкую муху, а на чьи-то пальцы.

Шартр убрал руку, с улыбкой глядя на ее ошеломленное лицо и беззвучно посмеиваясь. Он подул на ушибленные пальцы, а потом поцеловал место, по которому шлепнула Мари-Жозеф. Она негодующе воззрилась

на него и осадила Заши, заставив ее попятиться, так чтобы оказаться у Шартра за спиной. Хлыст она с собой не взяла; понукать хлыстом такую лошадь означало бы оскорбить. Несомненно, это было и к лучшему, ведь если бы она ударила хлыстом племянника короля, случился бы невероятный скандал.

К ее облегчению, Шартр сделал полный оборот и поскакал вслед за месье и Лорреном, догоняя коляску его величества.

— Вы видели? — воскликнула мадам. — Вы заметили?

— Что, мадам? — в ужасе пролепетала Мари-Жозеф, решив, что от мадам не укрылось непристойное поведение сына и что, хуже того, мадам полагает, будто Мари-Жозеф завлекала его.

— Парик его величества.

— Он очень красив, — откликнулась Мари-Жозеф.

— Он же каштановый! — воскликнула мадам.

— Каштановый?

— Да, каштановый! Без сомнения, он темно-каштановый, однако светлее, гораздо светлее тех, что он привык носить на протяжении многих лет.

Мадам присоединилась к свите короля; Мари-Жозеф ехала следом за ней, не зная, как истолковать ее восторг.

— Вам не кажется, мадемуазель де ла Круа, что жюстокор его величества скорее можно счесть золотистым, нежели коричневым?

— Полагаю, мадам, его можно назвать темно-золотистым.

— Так я и думала!

Впереди соперничали за место придворные, постепенно оттесняя от коляски мушкетеров — стражу короля — и швейцарских гвардейцев, охранявших папу Иннокентия. Однако никто не решился посягнуть на место графа Люсьена справа от его величества, ибо он был бдителен, а Зели — не робка. Месье и Лоррен пристроились слева от королевской коляски, рядом с Ивом.

— Мадемуазель де ла Круа, — мягко начала мадам, — извините меня за то, что я, может быть, вмешиваюсь не в свое дело, но мой долг — упрочить ваше положение при дворе.

— Я глубоко благодарна вам за покровительство, мадам.

— Мне казалось, что вы испытываете нежные чувства к месье де Лоррену.

— Мне тоже так казалось, мадам.

— Это была бы прекрасная партия.

— Эта партия невозможна.

— Вы поссорились?

— Нет, мадам.

— И тем не менее…

— Он показал мне свое истинное лицо, мадам.

— Неужели он рассказал вам?.. — повысив голос, произнесла герцогиня.

— Я просила его, я умоляла его запретить доктору Фагону пускать мне кровь. Однако он схватил меня и удерживал силой, пока доктор Фагон вскрывал мне вену. Я плакала, а он улыбался.

— Ах, душенька моя…

— Граф Люсьен никогда бы не повел себя столь недостойно.

Мари-Жозеф заморгала, пытаясь удержаться от слез и не расплакаться в присутствии мадам, не омрачить этот чудесный день горечью и черными воспоминаниями.

— Лоррен всегда уверял, что он мой друг, а сам оказался… жестоким и безжалостным.

Мадам сжала ее руку:

— Я надеялась, что под благотворным влиянием мудрости его величества и вашей доброты он может… Впрочем, вздор, оставим это. Мне жаль себя, но я рада за вас.

Мари-Жозеф поцеловала мадам руку. Мадам улыбнулась, но глаза ее наполнились слезами. Она оглянулась на своего супруга и Лоррена.

— Как бы я хотела, чтобы он полюбил кого-нибудь достойного, — мягко сказала она.