Луна, луна, скройся!

Мазикина Лилит Михайловна

— А вампиры болеют чумой?

— Вампиры болеют только тремя болезнями. Юношеским безумием, голодом и старческим сумасшествием.

— Они стареют?!

— И у тех, кого люди называют бессмертными, есть свой срок. Упыри не покрываются морщинами и благородной сединой. Стареет их разум. В какой-то момент он не выдерживает груза лет, и кровосос безумеет. Иногда это тихое помешательство, которое со временем переходит в отказ от пищи. Упырей, впавших в голодную летаргию из-за старческого помешательства, можно найти в иных катакомбах, могилах и тайниках. Но чаще это буйство сродни юношескому, вот только юношей движут обострённые чувства, с которыми он не может совладать — у стариков же это агрессия, чистая агрессия, злоба против всего живого. Редкий упырь сохраняет чистый разум дольше шестисот-семисот

лет.

Интересно, что у Ловаша припасено на этот случай? Я почти уверена, что он и это продумал. Он хитрый старый лис. Мне вспоминается его фразочка про вопрос, реакция на который важнее ответа.

— Марчин?

— Да?

— Но ты действительно меня не собираешься убить?

Твардовский-Бялыляс смотрит на меня болезненно. Откладывает вилку и хлеб. Поднимается и подходит к моему стулу, нависая надо мной.

— Встань.

Я подчиняюсь, и он кладёт мне руки на плечи. Наклоняется, прижимаясь лбом к моей лбу — как в детстве, когда играешь в «циклопа». Два серо-голубых глаза сливаются в один, большой, не очень чёткий.

— Я никогда не пролью кровь женщины своего рода. Никогда. Поняла?

Марчин выпрямляется и снова смотрит на меня сверху вниз.

— Но это не значит, что тебе стоит доставлять мне проблемы. Читай. Учись. Спрашивай. И в какой-то момент сама поймёшь, что не стоит.

Я уже привыкла к темноте в своей комнате — электричества на моём этаже нет, и спальню освещают только фонари-черепа да луна, если погода хорошая. Но даже непривычный человек заметил бы одежду на моей постели, потому что она белая… во всяком случае, я думаю, что зеленоватый оттенок ей придаёт свет от частокола. Можно спуститься в столовую и посмотреться в зеркало, но с этим нет проблем подождать и до завтра. Пока что я с удовольствием переодеваюсь в свежее бельё и чистое платье — должно быть, его привёз кузен. Я прохаживаюсь по комнате, наслаждаясь лёгкостью наряда.

Во дворе Марчин что-то делает с головой «Ядзибабы». Мне требуется минута или две, чтобы понять, что он расчёсывает её седые патлы — нежными, заботливыми движениями. Старуха (или всё-таки старик?) стоит не шевелясь, покорно принимая эту заботу. Я пожимаю плечами и снова прохаживаюсь по спальне. Когда я выглядываю из окна в следующий раз, пан Твардовский-Бялыляс уже стоит, прижимая к себе это существо в объятии, гладит ему волосы и покрывает безобразные морщинистые щёки и лоб лёгкими, нежными — даже отсюда видно, насколько нежными — поцелуями. Меня передёргивает от брезгливости, и я отступаю вглубь спальни. Раньше я о подобном только слышала; увидеть своими глазами оказалось не только удивительно, но и неприятно… шокирующе.

Уже проваливаясь в сон, я вдруг понимаю, что Марчину не обязательно проливать мою кровь, чтобы убить при необходимости. И это ещё одно неприятное открытие.

Каждый раз, когда моя ступня касается гладкой, блестящей поверхности, под ней вспыхивает зелёное, светящееся. Мои следы, медленно угасающие в темноте, создают причудливый узор. Тяжёлая юбка всплёскивается птичьими крыльями, повинуясь моей воле. Руки, бледные в этой густой мгле, выплетают невидимое кружево: я испытываю наслаждение от их текучих, упругих движений. Мои бёдра покачиваются каким-то совсем не костяным движением — так покачивается перекладина верёвочной лестницы или деревенские качели, колеблемые тихим вечерним ветром. Движения, то тягучие, то порывистые, то упруго-невесомые, захватывают меня, растворяют меня в себе. Я знаю, что мой танец никто не видит, но именно от этого он сладок вдвойне. Я не думаю о том, как двигаться и чем удивить зрителя. Я просто двигаюсь… и удивляюсь. Мне хорошо. Я блаженна. Я чудесна. Я отсутствую. Боже мой, я — совершенство!

Откуда на потолке золотисто-жёлтый прямоугольник — и почему я лежу — мне удаётся понять не сразу. Я всхлипываю и долго вожусь, переворачиваясь на мягкой перине на бок. За окном, оказывается, рассвет. Как-то удивительно, совсем по-особенному тихо.

Глава VI. Повесть о луне, луне и тайны лунного света

Половина рукописей о

божествах Европы и их жрецах обязательно упоминают некоего турецкого мага по имени Айдын Угур. Если верить этим записям, господин Угур был велик и ужасен, как Нострадамус и Жиль де Ре, [58] вместе взятые, начудесил много чудес, а перед смертью написал главный труд своей жизни, в котором раскрыл секреты своего могущества, но зашифровал его так, что пока никто не сумел эти секреты прочитать. Труд этот копируется регулярно буковка к буковке в надежде, что однажды кто-нибудь из тайнокнижников найдёт к нему ключ. К сожалению, вопрос, откуда же известно, что в труде господина Угура открыты секреты в больших количествах, а не стыдливо сокрыт, скажем, порнографический роман, мне задать некому.

58

Жиль де Ре — реально существовавший французский дворянин, увлекавшийся чёрной магией вплоть до человеческих жертвоприношений. Прообраз Синей Бороды.

Понятные же мне рукописи вовсе не содержат столько откровений, сколько обещал мне Твардовский-Бялыляс. Одни описывают тайных божеств Европы, чудом уцелевших после тотальной христианизации, другие живописуют картины их мести или падения, третьи делятся сплетнями о жрецах и жрицах, четвёртые толкуют об обрядах. Ничего из этого меня не интересует. Среди описанных сущностей нет той, что надела на меня ожерелье из серебряных монет, и тем более нет ни слова про её жрецов и их чудесные способности. Когда мне надоедает читать всю эту премудрую чушь, я решаю поискать копию предсмертного труда Айдына Угура — не может так быть, чтобы у Марчина не лежал хоть один экземпляр. Понятное дело, разгадать шифр я не сумею, если об него поломали зубы люди поумнее меня, но хотя бы одним глазком посмотреть хочется.

Какое счастье, что Марчин имеет обыкновение помечать рукописи! Если бы не скромная надпись «Айдын Угур», то сшитую в тетрадь стопку листков, покрытых непонятными для меня греческими значками, я бы просто отбросила в сторону. Но надпись на месте, и я бережно кладу великий труд на столик перед собой. Нельзя сказать, что я не знаю ни одной греческой буквы — я встречалась с ними на уроках алгебры, геометрии, физики и химии. Вот, например, альфа. Читается как «А». Бета — то ли «Б», то ли «В». Гамма, дельта, эпсилон, тау… кажется. Интересно, а если это — какое-нибудь длинное заклятие? Я сумею вызвать дьявола, если прочту его вслух? Я пытаюсь, но половина букв мне неизвестна и немного мешает отсутствие пробелов. Я пробегаюсь между стеллажами с обычными книгами, зная почти наверняка, что Марчин пытался использовать греко-польский словарь — вряд ли он интересовался греческим до столкновения с рукописью господина Угура и вряд ли не заинтересовался, получив её копию в бледные руки. Да, вот он, словарь. Где взять карандаш и чистую бумагу, я уже знаю.

Нет, я не ставлю целью прочитать сразу всё. Моему любопытству хватает первой страницы. Я тщательно переписываю латиницей всю эту греческую белиберду — на это уходит минут пятнадцать, и вот я сижу, довольно созерцая результат.

Ну да, чем только не займёшься от скуки.

— Ну что, дорогая, вызовем рогатого? — торжественно вопрошаю себя я и так же торжественно отвечаю:

— Немедленно!

Подумав, я вычерчиваю на чистом листе бумаги подобие пентаграммы — так, для атмосферы — становлюсь в позу Страшного Чёрного Мага, растопырив, то есть, пальцы на одной руке, и мрачно, зловеще принимаюсь читать:

— Мэ Ко Нэс Ро Ма Джа Нэ На Сар…

Не может быть.

Не может быть.

Не может быть!

Я застываю соляным столбом, поражённая своим открытием.

Не может же быть так просто, да? Ведь не может?

Но, чёрт спляши на моей могиле, мне известен этот шифр с детства. Более того, он известен миллионам так шести граждан Венской Империи.

Я пробегаю глазами «заклятье», мысленно расставляя пробелы и знаки препинания. Да, некоторые слова непонятны, а некоторые угадываются при усилии и размышлении, но рукопись — крест могу целовать — написана на цыганском языке.