Луна, луна, скройся!
Шрифт:
— Значит, ночью ты был у кургана? Видел меня?
Как же это могло случиться? Вроде бы я внимательно смотрела по сторонам…
— Нет, я думал там быть ночью, но задержался. Я увидел, как ты уходишь оттуда утром.
— И проследил…
— Да.
Мне хочется ударить себя по голове чем-нибудь тяжёлым. Я это заслужила. Как можно было так расслабиться? Что я буду делать теперь? Второй раз мне из замка уже не выбраться, я уверена. Марчин теперь будет настороже. И это не считая того, что он будет в лучшем случае меня домогаться, а в худшем… подумать противно.
Кофе действительно ещё не остыл, он тёплый,
— Что ты всё это время ела? — словно угадав мои мысли, спрашивает Марчин. — У тебя пальцы как спички стали. И лицо похудело. Ты бродяжничала? Ты… тебе пришлось побираться, или…
— А если «или», то что? — любопытствую я. — Я тебе теперь больше не подхожу?
Твардовский с лица спадает, хотя, казалось бы, ему дальше некуда, но отвечает твёрдо и спокойно:
— Ты мне всегда подходишь. В принципе. Если ты пришла в себя, я свожу тебя пообедать.
— А если я после этого беременна?
— А ты беременна?
— Я не знаю. Выйди, я оденусь.
Естественно, одевшись, я вылезаю в окно.
Наверное, так же естественно, что он кладёт мне руку на плечо, когда я уже выхожу задами на незнакомую мне улицу.
— Это глупо, Лиля. Не надо. Идём, тебе надо поесть, а мне — поговорить с тобой.
У Марчина есть деньги, самые обычные деньги. Да, я знаю, откуда. Но я всё равно согласна их проесть, потому что даже самый маленький намёк на голод — вроде вчерашней пустой картошки — вызывает у меня панику гораздо большую, чем присутствие Твардовского-Бялыляса. Марчин не знает города и предоставляет мне самой выбрать ресторан. Я отыскиваю с венгерской кухней — она очень похожа на цыганскую, большего я здесь не найду. Ресторан очень предсказуемо называется «Иштван Батори». И нашим, и вашим.
— А ты ничего не закажешь себе?
Марчин качает головой, и официант уходит выполнять мой заказ. Только тогда родственник открывает рот и сообщает:
— Мне есть пищу живых опаснее, чем тебе — пищу мёртвых. А ведь и тебе с неё приходилось несладко, если помнишь.
— Когда это я ела пищу мёртвых? — тупо спрашиваю я.
— У меня.
— У те… — до меня начинает доходить. — Только не говори, что это был жертвенный барашек!
— Но это был жертвенный барашек. В Литве ещё есть люди, которые приносят еду на кладбища или в дубовые рощи, отдают её духам предков. То есть — мертвецам.
— А Яд… вига? Она же не «волк», как она его ела? Или я чего-то не так понимаю?
— Ты всё правильно понимаешь. Но Ядвига не ела жертвенной пищи, только овощи с огорода или то, что привозил я специально для неё, еду живых. То, что на огороде… можно есть всем, но людям и «волкам» неполезно.
— Угу, голова так ехала, что я всерьёз думала — ты меня чем-то опаиваешь. А у Ядвиги что, не едет башка, такое лопать?
Марчин смотрит на меня болезненно, и я соображаю, что ляпнула бестактность. По счастью, официант приносит мой кофе, и это немного скрадывает неловкость.
— Я не собирался причинять тебе вреда. Никакого. Просто мне трудно было добывать много обычной еды. Почти всё уходило на сестру.
Я даже не спрашиваю, где он брал эту еду. Наш мир, мир ночи — паразитный. Вампиры отнимают деньги у
— Ты очень тогда рассердился? Когда я убежала?
— А ты хочешь извиниться?
— Нет. В наше время, знаешь ли, насильственное лишение свободы карается по закону.
— Тогда зачем ты спрашиваешь? Конечно, я был сердит. Бедная Ядвига плакала так, что я долго не мог её успокоить. И сначала мне надо было как-то вынуть булавку из её одежды, а сестра вертелась, и булавка была маленькая, ничего не видно. Я просто срезал одежду кусками, пока не упал кусок с булавкой. Но Ядвига плакала всё равно, хотя перестала прыгать. Это было очень жестоко, Лиля.
— Но ты уже не сердишься?
— Нет, не сержусь. Наверное, я сам виноват. Я надеялся на… твоё согласие, а сам не сделал ничего, чтобы тебе захотелось согласиться. Не дал тебе ни одного шанса. Мне надо было больше общаться с тобой, а я был как гувернёр: иди в библиотеку, читай умные книжки. Глупо, я теперь понимаю. Но и ты пойми: у меня не было никакого опыта ухаживания за девушкой. Я думал, что всё сводится к тому, чтобы встать на колено и попросить руки и сердца. Знаешь, в книжках, которые я читал раньше, девушки влюблялись в героев просто за то, что те их спасли. Поэтому я был уверен…
Марчин не заканчивает фразу, но, против обыкновения, и брови не заламывает. Просто скользит взглядом по скатерти. Я догадываюсь:
— А теперь ты прочитал какую-нибудь книгу об отношениях.
— Да, — он напряжённо вздыхает. — Мне надо было сделать это раньше. Если бы я не сглупил, ты бы не оказалась одна, без средств, в чужих местах. Тебе бы не пришлось… выходить на дорогу.
Я морщусь, но не возражаю. Возможно, если он почаще будет думать о том, что я занималась проституцией, идея создавать со мной семью станет казаться ему не такой уж блестящей. Я надеюсь на это. Пока же случится такой поворот, было бы неплохо оказаться где-нибудь подальше от Марчина. Но так не хочется бросать этот курган! Вдруг Люция придёт к нему следующей ночью? Или послеследующей?
— Я пытался тебя найти в тот же день. Пошёл по твоему следу. Но в какой-то момент потерял его, — продолжает каяться Твардовский-Бялыляс, и я чуть не подпрыгиваю. Ну да, зачем убегать? Просто не лениться повторять «пусть он меня не заметит», перед этим как-нибудь выпав из зоны его внимания. Например, отойдя в туалет.
Только я не представляю, как это делать во сне, вот незадача. Придётся искать потаённое местечко для сна, и вряд ли оно будет таким же удобным и безопасным, как дормиторий. При одной мысли о том, чтобы осенью ночевать на открытом воздухе, у меня портится настроение. Но разве у меня есть выбор?