Лунные капли во флаконе
Шрифт:
– Покажись!
– в отчаянии зовет Амелия, и ее тихий голосок отражается от стен, снова и снова повторяясь слабым эхом, пока не замолкает совсем. В наступившей тишине воздух вокруг начинает колебаться и дрожать, прямо перед глазами мерцают скопления сияющих точек, пока не собираются в призрачную фигуру - нет, во множество фигур! Они обступают девушку со всех сторон, отражаясь и дробясь в гранях этого странного зеркала. Наконец они становятся плотными и такими же материальными, как и сама Амелия.
– О, неужели теперь ты сама желаешь поговорить
– произносит насмешливый голос. Амелия бросается на ближайшее отражение, бессильно лупя ладошками по стеклянной поверхности.
– Это сделала ты! Зачем?
– без страха она смотрит прямо в глубокие черные глаза, сверлящие ее взглядом.
– Как трагично! И как патетично, - Элинор поводит плечиком.
– Он чудесный мальчик... был. И мне даже жаль его.
– Эта гроза - твоих рук дело! Я видела тебя там своими глазами!
– кричит Амелия.
– Почему ты так жестока? Неужели для тебя нет ничего...
– ее голос срывается, она всхлипывает и отворачивается, чтобы больше видеть этих непроницаемых темных глаз, пристально изучающих ее. Но отворачиваться бесполезно: со всех сторон она видит одно и то же лицо, один и тот же взгляд - изящная фигура в белом платье преломляется в зеркальных гранях, бесконечно повторяющих каждое ее движение.
– Уж лучше быть жестокой, чем такой размазней, как ты.
– Элинор презрительно фыркает.
– Но зачем?
– шепчет Амелия.
– Зачем, зачем... Как ты мне надоела! Лучше бы тебе научиться поменьше думать о таких вещах, иначе всю жизнь можно провести, сожалея о прошлом и проливая слезы о своей несчастной судьбе.
Амелия медленно подняла на нее глаза, вслушиваясь в каждое слово.
– Кроме того, большинство мужчин попросту не стоят того, чтобы о них плакать, - небрежно бросает та.
– Неужели ты не понимаешь, что просто теряешь время, вместо того, чтобы думать о будущем?
– Это ужасно, - сдавленно проговорила Амелия, - это несправедливо, ведь он не заслужил смерти, а ты...
– А я?
– Ведь это сделала ты!
– Да-да, я настоящее воплощение зла, - нетерпеливо заканчивает за нее Элинор.
– Ты просто безнадежна. Но все же...
– Что?
– шепчет Амелия пересохшими губами.
Но Элинор не отвечает. Она лишь загадочно улыбается, и медленно растворяется в мерцающей белизне, пока и вовсе не исчезает. Белое сияние разгорается все сильнее, все ярче, и никуда не деться от этого жара...
***
– Бедняжка, она вся горит!
– Мэри склонилась над постелью, где лежала в беспамятстве Амелия. Простыни смялись от ее лихорадочных метаний, одеяло то и дело оказывалось на полу, и горничным приходилось не отходить от нее ни на минуту.
– Уже послали за доктором?
– миссис Черрингтон заглядывала в комнату дочери каждые полчаса, однако всякий раз не заходила дальше порога. Она не подходила к кровати то ли в страхе заразиться, то ли боясь увидеть ее в подобном состоянии; и всякий раз, обращаясь к дежурившим у
– Да, мэм, он должен быть с минуты на минуту, - тут же отозвалась Конни.
– Мистер Черрингтон послал за ним карету.
– Но ведь приедет не доктор Бруннер? Я не доверяю другим врачам.
– Мистер Черрингтон сказал, что слишком долго ждать врача из Лондона, мэм.
Кейтлин слабо закивала и рассеянно посмотрела по сторонам.
– Я так устала всего этого... Что за день! Почему все это случилось со мной?
– Вы слишком взволнованы, мэм, - камеристка взяла госпожу под руку и вывела из комнаты.
– Вам лучше последовать примеру вашего мужа и подождать в гостиной, а я принесу вам чай и успокоительное. Все равно мисс Амелии вы сейчас не поможете.
Когда за миссис Черрингтон закрылась дверь, Мэри покачала головой:
– Уж лучше такой нежной даме, как она, не смотреть лишний раз на мучения дочери. Хоть бы только маленькая от нее не заразилась - надо сказать миссис Коулс, чтобы не подпускала Луизу даже близко! Даст Бог, доктор поможет нашей мисс. Конни, что это ты расселась? Не видишь, какой у юной мисс жар? Принеси графин холодной воды и смочи полотенца, эти уже совсем не охлаждают. И тазик принеси, вдруг ее вновь стошнит. Ну, давай, быстрее!
Мэри вновь склонилась над больной: ее лицо разом осунулось, под глазами лежали глубокие тени, а лоб был покрыт испариной. Горничная убрала мокрые от пота волосы с лица и отерла кожу прохладным полотенцем. Почувствовать это прикосновение, Амелия на секунду приоткрыла глаза и невидящим взглядом уставилась на Мэри.
– Все хорошо, мисс, доктор скоро приедет, - проговорила она успокаивающе.
Девушка замотала головой по подушке, из приоткрытых губ вылетел кашель вперемежку с бессвязной речью:
– Статуи... Они раскололись... Туман...
– Нет никакого тумана, мисс, на улице прекрасная погода, вы сами скоро увидите, - Мэри попыталась уложить ее обратно, но девушка, не отдавая себе отчета, пыталась скинуть одеяло и расстегнуть ночную рубашку.
– Жара... Как жарко, какой яркий свет...
Когда на пороге появилась Конни, Мэри набросилась на нее с новыми упреками, пытаясь хотя бы так скрыть свою беспомощность.
– Завесь окна, ее только раздражает яркий свет! И давай же скорее воду, смотри, какие у нее сухие губы.
Кое-как вдвоем они придержали голову Амелии, давая той попить. Наконец та успокоилась и перестала вырываться, вновь окунувшись в свой лихорадочный сон.
– Что же теперь будет, Господи, - прошептала Конни, закусывая губу.
– Вот только твоих слез тут не хватало, - шикнула на нее камеристка, точно так же пытавшаяся справиться с подошедшим к горлу комом.
– Скоро приедет доктор, а нам остается только молиться...
***
Негромкая приятная музыка, смутно знакомая и доносящаяся издалека, медленно возвращала Амелию в сознание.