Львиное логово

Чайка Дмитрий

За месяц до этих событий. Дур-Унташ

Молоденький жрец по имени Нур-Син, которого сам Великий Пророк удостоил личного поручения, день и ночь корпел над своим детищем. Сам Мудрейший задачу поставил очень общо. Просто обронил небрежно, что, мол, ничего сложного. Берешь всякие тряпки, веревки старые, кипятишь, пока каша не получится, потом сеткой вылавливаешь и под пресс кладешь. И пошел себе. А он стоял и рот бессмысленно открывал, ведь то, что с высоты величия такого мудреца простым было, то для него почти невыполнимым оказалось. День и ночь он трудился, многие месяцы, все тряпки и веревки извел. Дров столько сжег, что уже отец-настоятель ругаться начал. Бестолковый, говорит, ты мальчишка. Куда вылез вперед умудренных жрецов? Вот теперь только дрова переводишь впустую, а тут, на минуточку, до леса неблизко, степь.

И не получалось у Нур-Сина ничего. Либо куски какие-то в той каше оставались, либо ту кашу сито не брало, либо лист тот рвался, когда его в руки берешь. И вот сегодня во сне решение пришло в истомленный непосильной задачей мозг. Тряпки те и веревки нужно в ступе растереть. И даже просто кору

древесную, волокна конопли и льна добавить можно, если порезать мелко. Варить это все нужно не в кашу, а куда дольше, в густой кисель почти. И сито нужно очень мелкое, чтобы только вода стекала. И потом то сито на просушку поставить. Сделал Нур-Син десяток таких листов, высушил их на солнышке, клеем из разваренных копыт покрыл, и зарыдал, как ребенок. Неужто получилось? Одинакового размера листы плотной грубоватой бумаги он отцу настоятелю показал, а тот похвалил его и резчика искусного вызвал. Через неделю резчик на доске дубовой гимн в честь Иншушинака, что покровителем книгохранилищ был, вырезал. Новыми, как Пророк заповедал, арамейскими буквами. И даже гласные, которые финикийцы не пишут, специально придумали. Сам отец настоятель, не дыша, ту доску черной краской из дубовых орешков и сажи покрыл, а потом придавил с силой. А когда тот лист в руки взял, то уже и Нур-Син, и пожилой жрец в голос рыдали и обнимались, и как мальчишки, прыгали. Ведь самому Пророку покажут, когда он на ежемесячный симпозиум приедет. Почему собрание мудрецов греческими словами «пить вместе» назвали, жрецы не поинтересовались. Потому что греческого не знал никто. Кому интересно язык козопасов полудиких учить?

А потом сам Пророк на симпозиум приехал, и что-то невероятное началось. Три дня и три ночи высокоумные жрецы заседали, самого Пророка утомив изрядно. Ведь всю математику на новые цифры перевели, и оказалось, что там просто бездна новых знаний открылась, о чем жрецы, слюной брызгая, вещали. А Пророк послушал внимательно, и попросил их пока новые знания не открывать, а сделать учебник для детишек малых, чтобы те считать научились. Жрецы, что себя подобным богам уже почитали, обиделись даже. А Пророк тут и скажи, что, мол, не понимаете вы. Тысячи детей в руки ваш труд возьмут и первое, что они прочтут, это ваши имена на обложке. Тут-то жрецы и поняли всё, и даже подрались немного, выясняя, кто для детишек будет книгу по математике писать. А потом еще раз подрались, потому что, оказывается, такая же книжка нужна, чтобы сначала детишек тех грамоте выучить. Иначе отроки имена на обложке прочесть не смогут.

И вот до Нур-Сина дело дошло. Он, на подгибающихся ногах, к самому Величайшему подошел, и лист с гимном отпечатанным подал. Пророк вскочил на ноги, да мальчишку безродного обнял, от чего сам Нур-син сознание потерял, испугавшись не на шутку. А когда в себя пришел, услышал, как сам Пророк его хвалит и говорит, что первый бюст великого мудреца с него, Нур-Сина, ваять будут, потому что он дело великое сделал, и деньги огромные для казны сохранил. И что на первых книгах ближайшие сто лет сзади писать будут, что это из бумаги сделано, которую мудрец Нур-Син придумал. И тут новоявленный великий мудрец снова в обморок упал, но уже от радости. И хорошо, что не в сознании был, а то взгляды иных коллег ему бы сильно не понравились. Высокоумные чудаки — они к чужой славе весьма завистливы бывают.

А сам Пророк, когда похвалил, при всех ему еще одну задачу дал. Нужно было сделать так, чтобы не весь текст на доске вырезался, а слова из отдельных букв можно было сложить, и на лист перенести. Потому что вон сколько мудрецов сидит, каждый достоин свою собственную книгу в руках подержать, и имя свое на обложке увидеть. А писать вручную на пергаменте, это никаких денег не хватит, уж очень дорого. И вроде бы просто все, как Пророк сказал. Делаешь кубики из свинца, а на каждом кубике буква отдельная. Из тех кубиков слова складываются, краской покрываются и винтовым прессом к листу бумаги прижимаются. Но понял Нур-Син, что ближайший год он спать будет вполглаза, потому что задача только кажется простой, а на самом деле весьма и весьма сложная.

И увидел молоденький жрец, что коллеги на него теперь не с завистью смотрят, а почти умоляюще. Потому что, от него, Нур-Сина, теперь зависело, увидят ли они на обложке свое имя, или нет.

А потом было торжественное богослужение в честь бога Иншушинака, коего почитают здесь как воплощение светлого Ахурамазды. А рядом с Пророком его особый гость стоял. Сам великий Аткаль-ан-Мадук то богослужение своим визитом почтил. Только уж очень он бледен был, и глаз сильно дергался. Болел, наверное, верховный жрец главного вавилонского бога.

В то же время. Провинция Киррури. Ассирия.

Теушпа во главе всадников народа Гамирр перешел Нижний Заб и оказался в Ассирии. Волей Великого Царя, которому они сейчас служили, должны были его воины само сердце великой Империи разорять и жечь. В серьезный бой вступать было не велено, потому что незачем. Главная война у Великого царя на юге будет, а добычу воины Теушпы получат так, как если бы вместе с царем воевали. Чудно, но справедливо. Воины Ассирии никакой Вавилон защищать не пойдут, пока кочевники их собственные дома жгут и жен сильничают, а потому войско Великого царя персидского большое облегчение получит. Такой же приказ был у мидян царя Дейока и у Уллусуну Маннейского, который до сих пор поверить не мог, что жив остался, и народ его тоже. И что сейчас не ассирийцы его землю разоряют, а он их. Шайки по пять-семь сотен всадников по Ассирии рассыпались и превращали ее в пепел. Одуревшие от ужаса жители, что войны сотни лет не видели, потянулись в города, под защиту стен, и смотрели, как на горизонте столбы дыма поднимаются, где раньше их дома стояли. Ассирийцы кочевников пытались в правильном бою разбить, да только дураков нет. Как только киммерийцы воинов Синаххериба видели, осыпали тучей стрел

и уходили в закат. Не бывало еще пехоты, что кочевников нагнать могла. Да и колесницы грозные не везде пройдут, не конь все же. И еще одна команда необычная была, от самого Пророка: простых пахарей, ремесленников и купцов не убивать, и им самим говорить, что это по приказу самого персидского царя не велено. Не поняли сначала воины, как-то не по-людски это было, а потом смекнули. Силу Великий царь всем показал, нужно бы и милосердие показать. Потому что дома и поля — мелочь, за год-другой восстановят. Но когда основное войско придет, то те города ему в руки сами упадут, потому что надежда появится. Ох, помнит он, Теушпа, ту историю с золотыми дариками в дерьме тонкошеего мальчишки. Полжизни она ему стоила. Вроде и глупо все вышло, а пацан тот первую красавицу за себя взял, большой калым заплатив. А теперь хочет Персидский царь землю вместе с населением получить, что подати платить станет. Хитер, ничего не скажешь. Для него, Теушпы, прямо открытием стало, что можно почти никого не убивать, а войну выигрывать. Мелкие отряды ассирийцев они выслеживали, потом конницу собирали, и вырезали тех на марше вчистую. А ежели отряд крупный, да еще и с конницей копейной, что по персидскому обычаю в высокие седла пересела, то нет уж, дудки. Расстреливали издалека и удирали. Сначала воины ворчали, что, мол, не война это, а шалости детские. Но он, Теушпа, не зря в своем народе мудрецом слыл. Он таким воинам пояснял, что глупо с честью половину народа своего в бою положить. Пусть злосчастный поход на Элам вспомнят. После того похода и тот Элам, и киммерийские земли в персидские сатрапии превратились. Пусть лучше мужи домой добычу богатую привезут, чем с великой славой в чужих землях голову сложат. Чесали голову воины, да потом присушивались к тому, что им бывший царь, а теперь владетельный персидский князь говорит. Вроде правильно все получается. Они же на войну пришли за добычей, а не для того, чтобы их жены вдовами остались.

Конница новых персидских сатрапий до самого Ашшура доходила, и в окрестностях Дур-Шаррукина и Ниневии ее видели. Ну а про Арбелу с ее великим храмом Иштар, и говорить нечего. Она ближе всех к персидским землям стояла.

А великий царь Синаххериб войско свое вынужден был в столичных землях держать. Воины уходить из родных земель отказывались наотрез. Каждый день со стен крепостей они столбы дыма в новой стороне видели. Значит еще одна деревня или городок в пепел свирепые всадники превратили. Да только свирепость у них какая-то странная была. Хлебопашцев и ремесленников не трогали. А вот жрецов, царских писцов и ростовщиков убивали на месте. Доходило до того, что караван беженцев с пожитками несколько сотен конных дикарей обгоняли по дороге, и не трогали никого. А несчастные люди уже с жизнью попрощались. Только бабу какую страхолюдный всадник за задницу на ходу мог ухватить, и с хохотом дальше поскакать. А баба та ни жива, ни мертва стояла, и не знала бедная, что баб великий царь Персидский тоже трогать не велел. И какое дело, спрашивается, Персидскому царю до каких-то крестьянок? Этого никто понять не мог, но местное бабье оставалось без ласки. Ну не совсем без ласки, конечно. Молодые парни, у которых ветер в голове, бабам подолы задирали иногда, случалось. Он, Теушпа, только вчера двоих плетью отходил и половины добычи лишил. Не хватало из-за двух дурней ему перед великим царем опозориться. Остальные вроде вняли, только из-под бровей зыркали злобно. Не видели ассирийцы такой войны до сих пор, потому что привыкли казнями население устрашать. А тут и не тронули почти никого, а страху нагнали столько, что никаких казней не нужно. И стали у горожан крамольные мысли появляться. А не такие уж плохие те персы. А некоторые еще дальше пошли — тайком за персидского царя жертвы богатые Ададу принесли. Но это те, кто проклятым ростовщикам задолжал, потому что получается, что лютый враг их из кабалы тяжкой освободил. Дай ему боги здоровья.

Глава 18, где великий жрец делает неожиданное предложение

Окрестности Вавилона. Месяц Симану. Год 691 до Р.Х.

Персидское войско огромной змеей ползло в сторону Вавилона. Дорога от переправы до городских стен заняла две недели. Местные жители бежали в страхе, потому что помнили бесчинства ассирийцев, но потом поняли, что что-то идет не так. Войско равнодушно шло мимо, не обращая на полуголых крестьян никакого внимания. Грабежей тоже не было, да и что брать то у нищих хлебопашцев? Горшок глиняный или мотыгу? Тьфу!

Персы не спешили, и мелкие городки сдавались без боя. Их жители с пожитками помчали под защиту неприступных стен Вавилона, немало дивясь тому, что их и не трогает никто. Успели не все, потому что Вавилон затворил свои ворота, и более никого не впускал. Попытка изгнать из города чернь провалилась, потому что внутри города чуть не вспыхнула новая война. Умелые люди с языками, как у змей, распаляли кузнецов и кожевенников, и те почти с боем отстаивали свои кварталы от посягательств воинов, которые особым рвением тоже не отличались, получив взятку от жителей. Жрецы, которые лишились умного и жесткого вожака, еще ссорились и толкались локтями у трона Ашшур-надин-шуми, который пока не принял ничью сторону, затягивая процедуру под разными предлогами. Цвет вавилонского войска был в Сирии, а потому город защищало всего тысяч двенадцать воинов. Персов же у ворот Вавилона было больше раза в четыре, и они прямо сейчас готовили лагерь под его стенами. Беженцы из мелких городков разносили сплетни по городу, но больше удивляли, чем пугали, потому что и они сами, и их жены и дочери были целы и невредимы, а имущество в сохранности. И это еще больше раскачивало обстановку внутри города, который особой любовью к царю-ассирийцу не отличался, помня последний визит в город его отца. Кровью тогда умылся великий город. Не было семьи, где кто-нибудь в рабство не попал, или на чужбину угнан не был. Каково смотреть, как в доме твоего родного брата пришлый сириец живет, иудей из Самарии или филистимлянин из Ашдода?