Львиное логово
Шрифт:
Через неделю. Вавилон.
Царь великого города Ашшур-надин-шуми смотрел на колышущееся людское море у стен своего дворца и ничего не мог понять. Раззявленные рты черни издавали вопли, которые сливались в однообразный гул. Иногда прорывались единичные крики:
— Где хлеб? Чем нам кормить детей?
— Зерно втрое подорожало!
— Торговцев на кол!
Ассирийский кисир едва сдерживал беснующуюся толпу, но без команды никого не убивали и не калечили. Лучники стояли сзади, наложив стрелы на тетиву, но наконечники были благоразумно направлены вниз, как бы настраивая разговор на мирный лад. Царь не знал, что в толпе сновали
Царь был не глуп, но собрать все события в одну картину не мог при всем желании. Сначала вылезла какая-то грязная история со жрецами, которые в результате погибли. Затем в городе стали резать ростовщиков, и тут же исчезло зерно. А сегодня утром ему донесли, что командир вавилонского войска повесился в своем доме. Причина была банальна — он проиграл в кости огромную сумму и задолжал ростовщику. В доказательство ему принесли таблицу с договором, оформленным по всем правилам. Вся эта история была какой-то странной. Военачальник не был замечен ранее в азартных играх, ростовщик был уже мертв, а таблица с договором займа каким-то загадочным образом уцелела в том погроме. Неприятные странности продолжались. Вчера ассирийский патруль забросали камнями. Те погнались за виновными, и, конечно же, кого-то не того зарезали по дороге. Не будут же воины себя сдерживать в такой ситуации, на самом-то деле. В результате они еле ушли, потому что толпа с кольями чуть не разорвала их на куски. С правого берег Евфрата докладывали, что почти одновременно развернулись и поехали назад караваны, груженые зерном. То зерно, что все-таки заходило в город, продавалось уже намного, намного дороже.
По городу лились потоки грязи, и простонародье со смехом обсуждало, кто из знати горький пьяница, а кто мужеложец, и любит быть женщиной. Оказалось, что жена высокопоставленного писца — слаба на передок, и ее любовники смаковали подробности в кабаках. Уважаемые в городе люди как с цепи сорвались, дело стало доходить до схваток между их слугами, потому что то, что обсуждалось, знали только определенные люди, и все они внезапно оказались болтунами и сплетниками. В результате даже отошел на второй план такой незначительный вопрос, что город вообще-то осаждает персидский царь. Все нобили Вавилонского царства либо перессорились вусмерть, либо косо смотрели друг на друга, ожидая, кто и какую подлость выкинет. Жилища знати превратились в крепости, и дворец государя был пуст. Все закрылись в своих домах, опасаясь мятежа, и защищая семьи. Координировать оборону города стало просто не с кем. Это было какое-то безумие. Командиры вавилонян были в своих частях, и во дворец не спешили. По слухам, воины тоже дорвались до какого-то пойла, и военачальники с трудом пытаются утихомирить распоясавшуюся солдатню.
И тут великий царь увидел странное. В охрану дворца полетели камни. Ну полетели и полетели, такое уже бывало. Но Ашшур-надин-шуми стоял на третьем ярусе дворца и наблюдал всю картину сверху. Позади толпы десяток оборванцев раскручивал пращи, и именно оттуда летели камни в его воинов. А вот такого раньше не случалось. После нескольких удачных попаданий в толпу полетели стрелы, а пехота, сомкнув ряды, сделала шаг вперед, насадив
Вечером следующего дня. Вавилон.
Хмурые суровые мужики в шрамах смотрели друг на друга. Это были командиры тысяч вавилонского войска, и каждый получил сообщение от какого-то оборванца. Было бы лучше послать стрелу с привязанной запиской, но глиняные таблички, к сожалению, очень плохо летали.
— Почтенные, сам Хумбан-Ундаш зовет на разговор сегодня на рассвете. Какой-то нищий подошел и сказал мне об этом.
— И мне…
— И мне, — подтвердили остальные.
— Никто никому не сболтнул? — спросил первый. Остальные помотали головами. В свете того, что творится в городе, дураков не оказалось.
— Хотел бы я знать, кто же так лихо к нам нищих подсылает?
— Мне тоже интересно, — сказал его сосед, седой воин с лицом, пересеченным шрамом. — Эдак нас перережут в толпе за один день. Жреца то как приложили, никто и пикнуть не успел.
— Братья, Хумбан-Ундаш — великий воин из древнего рода. Я с ним под Кишем воевал. Если он клянется, что один придет, значит так и будет. Не станет такой человек лгать, его собственные предки проклянут.
— Я тоже его знаю. Боец знаменитый. А уж как ассирийцев по Тарьяной умыл, нам только мечтать остается, — сказал первый.
Остальные согласно покачали головами. Ассирийцев военачальники ненавидели люто.
— Как он там, великого царя, ассирийской залупой назвал? И выродком трахнутого козла?
Все заулыбались в бороды. Нанести такое оскорбление повелителю мира и остаться в живых, да только одно это стоило уважения.
— Вы, как хотите, а я пойду. Город и так на глазах гибнет. Может, чего и скажет разумного.
На рассвете следующего дня. У городских ворот Вавилона.
Тысячники стояли за воротами города, посматривая тайком друг на друга. Пришли все до единого. В лучах поднимающегося солнца от лагеря персов шло три фигуры, две из которых остановились в ста шагах, а одна уверенно пошла к воротам.
— Хумбан, здоров, брат, — кинулся обниматься седой.
— Таба, здорово, я думал твоя башка под Кишем в кучу попала. А ты живой!
Хумбан по очереди обнялся с теми, с кем был знаком, а остальные назвали ему свои имена.
— Чего хотел, Хумбан? Сразу говорим, мы клятву не рушим, мы люди воинские. На предательство не пойдем.
— А ты чего, ждешь, когда твой город без войны погибнет?
— Чернь завсегда бунтует, на то она и чернь, — резонно возразил Таба.
— Давно ты, Таба, ассирийцев полюбил? — спросил со смешком Хумбан-Ундаш.
— Да я их тварей, ненавижу, только у нас царь есть, а это от богов. Нас проклятье ждет, как предателей. Не пойдем мы на это.
— Ты кому клятву давал? Законному царю Вавилона?
— Ему самому! — подтвердил тысячник.
— Ну а если тебе лично царь Вавилона прикажет, послушаешься?
— Если сам царь, то как же… Конечно… — тысячник явно растерялся.
Хумбан-Ундаш оглянулся и махнул рукой, подзывая кого-то. К воинам двинулась еще одна фигура в капюшоне, которая вскоре подошла к ним. Плащ с капюшоном полетел на землю, а под ним оказался сам Мардук-апла-иддин, второй этим именем, в полных царских регалиях, так хорошо знакомых тысячникам. И царское ожерелье, и скипетр из золота, и тиара. Те самые, что царь Вавилона отдал когда-то эламскому царю Шутрук-Наххунте за свое спасение. Тут не могло быть обмана. Царь был очень стар, но не узнать его было невозможно, и воины попадали на колени.