Львы и Сефарды
Шрифт:
Малкольм — точка отсчета, Вик — точка назначения. Это как знание свыше. Когда мы найдем его, круг замкнется, и мы начнемся заново. Все остальное — игры в силу, все остальное — мишура… Я смотрю Мэлу в спину, я иду за ним. На самом деле я всегда иду за ним. Так уж сошлось, что линии дорог неразделимы. Случилось бы такое, встреться мы в другое время, в другом месте, в других обстоятельствах? Были бы мы теми, кем есть сейчас? Мы спускаемся ниже и ниже, но у меня такое чувство, будто мы взлетаем. И я не знаю, что ждет нас на этой высоте.
— Много вас сейчас? — спрашивает Малкольм, осмелившись нарушить тишину.
— Мы
— А многие приходят на огни? — интересуюсь я.
— Сейчас — довольно редко, — признается он. — Нас превратили в легенду. Легенду, которую рассказывают своим детям Гончие — но те даже не осмеливаются выглянуть за пределы лагеря без приказа своих Королев. Из аутентов появляются лишь единицы, и те — на время. А сефардов мы уже сто лет не видели. Они не добираются. Не верят.
— Данайя поверила, — отзывается Малкольм, не оборачиваясь. — Эта лестница когда-нибудь закончится?.. Она поверила, — продолжает он, и больше всего на свете мне сейчас хочется увидеть блеск в его глазах. — Поверила в слова умирающей подруги, когда та сказала, где искать мальчишку. Поверила в слова Королевы-Гончей, когда та пообещала не убивать меня в обмен на клятву. Поверила в ее рассказ о Стерегущих. Поверила в твои сигнальные огни.
— Она поверила в тебя, — вставляет Аделар, не давая мне опомниться. — И это — только лишь твоя вина.
Лестница наконец обрывается. Я вижу дверь, над которой висит тусклый светильник. Аделар снимает его и открывает дверь, а сам выходит вперед. Я снова не могу понять значения его слов. Все вокруг твердят, что Мэл — пропащий, что связываться с ним — гиблое дело, что те, кто связался, пожнут беду. И это — единственное, во что я не могу поверить. Я верю в кое-что другое. Я верю, что теперь мы не пробьемся друг без друга. Что мы погаснем, если нас вдруг разделить. Что даже спасение Вика теперь зависит от нас двоих. Стерегущие должны были тоже верить в это, но что-то развело их друг от друга. И я боюсь той силы, что вдруг может развести нас с Мэлом. Мы бредем по коридору все дальше и дальше, и паника подкатывает к горлу. На самом деле я боюсь всего этого. Боюсь, что мы не устоим, что разойдемся по воде кругами, что жизнь разгонит нас, ворвется черным вороном и разлучит. Тогда все это потеряет смысл. Тогда прервутся линии дорог.
Мой погасший факел все еще у меня в руке. Промокшая одежда липнет к телу. С волос льется вода. Капли со звоном падают на каменный пол, и гулким эхом отзываются шаги. Пожалуйста, пускай все это будет сном. Я ненавижу этот запах, запах смолы и мяты, и мне отчаянно хочется плакать. Я ненавижу также запах дыма — он напоминает о потере. Такого запаха, как в доме, больше нет нигде, и мое сердце это понимает. Мое сердце покрыто шрамами. Я не дам никому вскрывать их и выворачивать наизнанку. На самом деле меня все уже достало.
— Малкольм, ты неважно выглядишь, — снова подает голос Аделар, и мне хочется рассмеяться в голос: как еще, черт возьми, должен выглядеть человек, рухнувший с высоты в неизвестно сколько локтей на голые скалы? — Тебе нужно отлежаться. Иначе разговора не получится.
— Мне не о чем с тобой разговаривать, —
— Женщину я, разумеется, оставлю, — говорит Деверро. — А что касается тебя… Мэл, мы не виделись несколько лет. Старые друзья обычно беседуют при встрече. Или в Азардане с этим как-то по-другому?..
Малкольм резко останавливается. Аделар — тоже. Поворачивается к нему. Несколько мгновений они смотрят друг на друга.
— Друг, называется, — произносит Мэл тихо и злобно. — И где ты был пять лет назад? В тот самый день?..
Аделар молчит.
В его глазах — ни капли жалости.
— Да будут долги дни твои, Деверро, — продолжает Малкольм еще тише и подходит к Стерегущему почти вплотную. — Да будут вечны. Без меня.
Он забирает светильник. Деверро не сопротивляется. Я вижу в его взгляде то же спокойное превосходство, какое было в глазах у Анги, когда я сбила ее с ног на Плато судеб. Я вдруг понимаю: Малкольм все здесь знает. Замешательство прошло. Теперь они на равных.
— Барабаны Госпожи, — говорит вдруг Аделар. — На этот раз тебе не скрыться. Ты ведь не знаешь, кто она?
— Катись во мрак вместе с Госпожой и барабанами, — бросает Малкольм жестко. — Я больше не желаю тебя слушать.
Я стою между ними. Свет теперь в руке Мэла, и логично, что я пойду за ним. Но в то же время чаша весов чуть качнулась в сторону Деверро. Я понимаю — ему есть что рассказать. Что-то явно здесь не так. Как будто я выбираю, кому доверять. Но на самом деле все не так мрачно — я всего лишь выбираю, кто из них может дать мне больше знания. Свет как будто преломляется, освещая лицо Мэла, и я понимаю, что совсем его не знаю. А вот Деверро знает. И это сейчас важно. Слишком важно, чтобы упускать.
— Куда ты? — спрашиваю я у Малкольма.
— У меня была здесь комната, — говорит он отрешенно. — В те времена. Ты… Не ходи за мной. Пожалуйста.
Он забирает костыль и уходит. Я смотрю, как он скрывается за поворотом. Мне ужасно холодно. Темно. И страшно.
— Я хотел верить тебе, Деверро, — Малкольм в последний раз оборачивается, прежде чем окончательно изчезнуть вместе со светильником. — Я так хотел.
И все. Мы остаемся в темноте. Мой свет исчез. Сигнальные огни погасли. Я словно бы ослепла. Только эхо шагов затихает за поворотом. Дальше — ничего. Лишь мрак. И мы вдвоем.
— Он так хотел, — повторяет Аделар, как мне кажется, чуть насмешливо. — Хотел мне верить. Что ж. Это все еще его вина.
Я резко разворачиваюсь.
— А что, если поверю я?..
Глава двенадцатая. Никто не хочет войны
Мы остаемся в темноте. Только по дыханию я могу определить, где Аделар. Я бы хотела посмотреть в его глаза сейчас — тогда, когда мы остались вдвоем. Тогда, когда я физически не могу его видеть. Тот ли это взгляд? Или эта светлая грусть — всего лишь маска, прикрытие, игра в притворство? Я не знаю. Не знаю, что и думать. Кто я для них обоих, как предстала я в этих глазах? Почему это так страшно — оставаться в темноте? Я жила в темноте слишком долго, а теперь меня вытолкнули на свет, и я должна бояться света. Но я боюсь лишь тьмы. Я сыта ею по горло. Мне хочется к свету. А свет исчез.