Львы и Сефарды

Ив Анастейша

— Все хорошо, малыш, — шепчу я тихо, чувствуя, как побледнела кожа на лице. — Мне… просто душно. Все пройдет…

Я не знаю, радоваться или страшиться — Вик еще слишком мал, чтобы разбираться, где свои и где враги. Для него название «Азардан» — всего лишь сложное слово, которое он горд, что прочитал. Не вердикт и не приговор. А о сепарантах, спустившихся с гор, и башнях Непризнанных Праотцов он мог знать разве что со слов воспитателей в приюте. Да и то вряд ли: ему на тот момент было только восемь лет.

Это жестоко. Жесток тот мир, в котором за грехи отцов —

кем бы они там ни были — страдают те, кто даже их не знал.

— Послушай, Вик, — Я, все еще стоя на коленях, оборачиваюсь к нему и встряхиваю за плечи. — Проснись, братишка! Слушай меня. Никто не должен знать, кто этот человек, откуда он и как его зовут, понятно? — Вик кивает. — Это слишком опасно. Как для нас, так для него. Понятно?

— Понятно… — Он снова косится на карточку в моих руках. — А это куда? Спрячем?

— Придумаем, куда, — обещаю я. — Только никому ни слова… Вик, ты засыпаешь, — Я порывисто обнимаю его, будто хочу защитить от беды. — Тебе надо отдохнуть. Был сложный день. Ты выдохся.

— Не-а…

Я шумно вздыхаю.

— Викбур аль-Гаддот, ты неисправим.

— Данайя!

Кресс приподнимает занавеску и входит в кухню. Вик, словно просыпаясь, тут же выпрямляется, как солдат — перед генералом. Я успеваю спрятать карточку за воротник и тоже встаю на ноги.

— Что-нибудь нашли?

— Нет… ничего, — Я стараюсь, чтобы голос звучал бодро и уверенно. — Наверное, осталось там. В Стеклянных скалах.

— Плохо… — Хедор оборачивается. — Он скоро придет в себя. Побудьте рядом. Ты и брат.

— И как он? — спрашиваю я одними губами.

— Все как я подозревал, — говорит Кресс. — Лодыжка сломана, плечо вывихнуто. Просто чудо, что ни шея, ни голова почти не пострадали… Он был в шлеме?

— Да, — Вик пинает лежащий на полу шлем себе за спину.

— А что на куртке?

— Черная, — докладываю я и радуюсь, что куртка лежит за моей спиной, причем наизнанку вывернутая. — Сержантские погоны. Это все.

— Все… — отзывается хедор протяжным эхом. — Когда очнется, — тон его голоса снова становится деловым и холодным, — ему понадобятся костыли. Отошли мальчугана к соседке, к Саабе. У нее уж точно есть. Она не откажет.

— Но Вик же…

— Не переживай, сестренка, — Братец дергает меня за руку. — Я сбегаю. Я взрослый. Прямо сейчас?

— Чем скорее, тем лучше.

Вик, стряхнув усталость, опрометью бросается к дверям, а мы с Крессом остаемся наедине. Наступает момент, которого я всегда боюсь. Боюсь оставаться с ним вдвоем, боюсь поворачиваться к нему спиной, боюсь смотреть в глаза. Я чертовски его боюсь. И не могу от этого избавиться.

— Как все было? — спрашивает хедор, прохаживаясь вперед-назад по кухне.

— Я все рассказала, Лард, — парирую я холодно. — Мне больше нечего сказать. Я больше и сама не знаю.

— Беду вы принесли в свой дом, Данайя. Помянешь мое слово.

Скорей тебя я помяну, думаю я со злостью. Помяну тебя недобрым словом, когда вновь выйдешь в патруле со своими преданными «белыми мантиями». В последний раз ты вхож в мой дом, Крессий Лард. Не за грехи отца ответишь —

за свои. Однажды так и будет. Я устрою.

— Мне пора, — говорит Кресс, видимо, поняв, что от меня больше ничего не добьешься. — Не разрешай ему вставать надолго. И, если что… зови.

И исчезает. Только полы мантии белым всплеском исчезают за дверью. Хедоры всегда приходят незаметно и уходят так же. Словно белые грифы, кружат над окраинами до самых вершин каньонов.

Я возвращаюсь в комнату и сажусь на пол рядом с лежащим Малкольмом. Его рука перебинтована и зафиксирована, а к ноге туго примотаны две жесткие шины — с обеих сторон. Я беру его куртку, сворачиваю ее и устраиваю ногу поудобнее, чуть приподняв. Потом беру летчика за здоровую руку и поглаживаю ее пальцами. Чувствую, как на моих губах появляется незваная улыбка. Этот момент — только мой. Его не увидят ни Вик, ни Кресс, ни даже сам Малкольм. Миг, когда я — человек. Не сефард, не лиддиец, не сепарант — я человек.

Губы Малкольма чуть вздрагивают. Перевернув ладонь, он легко касается пальцами моего запястья.

— Привет.

Глава третья. Небо не выбирает

Дверь приоткрывается, и в щель просовывается растрепанная, взлохмаченная голова Вика.

— Данайя… — начинает он шепотом.

— Входи, — перебиваю я. — Все хорошо. Все обошлось. Иди сюда.

Братишка, гремя костылями, бежит к нам, в комнату. Что ж, Кресс не ошибался — Сааба славная женщина, на нее можно положиться. Вернее, можно было бы, если бы я вообще умела полагаться хоть на кого-нибудь, кроме себя.

— Не знаю, смогу ли ходить с этими штуками, — подает голос Малкольм. — У меня же еще плечо…

— Да, с этим будет сложно, — киваю я, вздохнув. — Но на ноги мы тебя поставим. Никуда не денешься.

— Я так и понял.

Вик трется об мое плечо щекой, словно котенок, требующий ласки. Я обнимаю его за плечи.

— Этот малец тебя от смерти спас, — говорю тихо, обращаясь к летчику. — Как он тебя нашел?

— Нашел, и все тут, — отвечает Малкольм, улыбаясь разбитыми губами. — Стал тормошить, пытался в чувство привести, даже за плечо больное дернул… Не сильно, — добавляет он, видя, как вскинулся Вик. — Потом водой напоил… Хуже не сделал, не переживай, Данайя. Так ведь тебя зовут?

— Так.

— А его?

— Викбур. Вик.

— А вы — Малкольм Росс, — вставляет братец свою мелкую монету. — Малкольм Росс из Азардана. Правда?

Вот сейчас обязательно нужно было все испортить, Викбур аль-Гаддот? Я отворачиваюсь, стараясь, чтобы никто не заметил, как резко посерело мое лицо.

— Из Азардана, малыш, — отвечает летчик. Улыбка сходит с его лица. — А ты умный мальчик, я смотрю.

Вик смущенно морщит нос и улыбается, уткнувшись в мое плечо. Кажется, неловкий момент позади. Мне нравится, как Малкольм разговаривает с моим братишкой: тепло так, по-отечески. Не по моей воле мой взгляд падает на его левую руку. Кожа загорелая от солнца, а на безымянном пальце виднеется тонкая светлая полоска — раньше там было кольцо.