Львы и Сефарды
Шрифт:
— Переживу.
Стандартная процедура: снимаю бинт, прикладываю холод, пытаюсь заставить Малкольма хоть немного пошевелить рукой. Не получается. Рука сильно ослабла, она опухла и свисает. Похоже, боль отдает и в запястье: пальцами двигать летчик тоже не в состоянии.
— Дело плохо, да? — спрашивает Малкольм, пока я достаю из узелка новый бинт: этот совсем истрепался.
— Не страшно, — говорю я, опустив глаза. — Заживает потихоньку…
— Ты не умеешь врать, — усмехается он. — По крайней мере — не мне. Ларду ты же солгала, сказав, что ничего не знаешь.
— Но Лард —
— Но я ведь тоже враг.
— Не знаю…
Внезапно поезд резко дергается в сторону и накреняется. Раздается жуткий скрежет. Малкольма отбрасывает к стене, я тоже падаю, ударяясь виском. Успеваю закрыть глаза, представив, что сейчас мы полетим с откоса — но покосившийся вагон замирает на месте и, покачнувшись, встает прямо. В ушах звенит. Я ищу глазами Малкольма. Ему не повезло — похоже, он ударился больной ногой.
— Малкольм! — вскидываюсь я.
— Ни с места! На колени!
Резкий женский голос врезается в горячий воздух, словно пуля. Я порывисто оборачиваюсь. До моего слуха долетают два выстрела и топот ног. Малкольм, морщась от боли, приподнимается на здоровом локте. Бегущие все приближаются и приближаются: они уже в вагоне.
— Стоять! — раздается прямо позади меня.
Из-за перегородки выскакивает женщина. Ее лицо закрыто маской, но она не сефард. Она держит в руках пистолет, а глаза злобно сверкают. За ее спиной появляются две такие же, но без оружия.
— Подними руки! — приказывает она.
Я подчиняюсь.
— И ты тоже, парень!
— Я не могу, — говорит Малкольм, тяжело дыша. — Я ранен…
— Так, так, так, — доносится с того конца вагона. — Что здесь происходит? Миретта! Отойди!
Та, что с пистолетом, отступает в сторону, и ее приспешницы тоже. За ними появляется другая женщина — темнокожая, коротко остриженная, с суровым и воинственным лицом. Она направляется к нам, и я инстинктивно пытаюсь закрыть Малкольма собой. Его лицо бледнеет, а дыхание сбивается. Он смотрит на идущую и не может отвести глаз.
— Ну здравствуй, Малкольм Росс из Азардана, Стерегущий горные пути, — говорит женщина, наклоняясь над ним. — Что? Ногу повредил? Болит, наверное… Зато теперь не убежишь, — Она выпрямляется и смотрит на меня. — Я — Анга Гарсия. А это — мои Гончие. Мир тесен.
Глава шестая. Гончие Третьих смут
— Анга, — произносит Малкольм очень тихо. — Тебе мстить не надоело?
— Жизнь и так тебе отомстила, — отзывается она нарочито равнодушно. — Я знаю о твоих полетах, Малкольм Росс.
— И ты решила меня добить?
— Совсем наоборот, — бросает Анга холодно. — Твой шанс на искупление. Ты ведь всегда его искал. Он здесь, перед тобой.
Малкольм отводит взгляд. Я вижу — он напуган. Глаза Гарсии и глаза ее служанок смотрят с одинаковым укором. Во взгляде командующей — металл и лед. Мне тоже становится не по себе от этих глаз.
— А ты кто такая? — Анга протягивает руку и грубо поднимает меня на ноги. — Преемница его Сарцины?
— Анга, оставь ее, — приказывает летчик так же тихо: видно, что каждое слово дается
— Малкольм ранен! — тут же вклиниваюсь я, глядя женщине в глаза. — Ему больно… из-за вас, — добавляю с еле слышной злостью. — Отпусти нас, Анга Гарсия. Я жизнь ему спасла. Он мой!
Последнее слово падает на землю, словно хрустальный кубок. Его звон разлетается по сторонам, и сыплются осколки.
«Мой»…
— Пойдемте, — говорит Анга все так же холодно и мрачно. Смотрит на белого как стенка Малкольма. — Хотя, о чем это я… Эй, вы, — Она щелкает пальцами, и Гончие немедленно встают перед ней. — Возвращайтесь в Зал хроник. У наших есть носилки. И пошевеливайтесь там: он нужен нам живым.
Девушки покорно исчезают. Малкольм полулежит у стены вагона и держится за ногу. Дышит хрипло и прерывисто. Боюсь, чтоб не было болевого шока. Слишком много на нас свалилось. Как мы только выстояли, черт возьми…
— А ну, показывай, — Анга садится рядом и убирает ладонь летчика с травмированной щиколотки. — И знай: отключишься — добью немедленно.
— Там перелом, — докладываю я. — Не думаю, что ты поможешь.
— Я и не хочу.
Через несколько минут возвращаются девушки. За ними идут четверо мужчин с носилками. Малкольм уже толком ничего не соображает: взгляд мутный и рассеянный, губы сухие, а все тело бьет мелкая дрожь. Я с ужасом прикидываю, что будет, если не получится вылечить ногу.
Мужчины поднимают летчика и кладут его на носилки, а потом так же молча уходят вперед. За ними направляются Миретта и неназванная девушка. Замыкаем процессию мы с Ангой. На ее бедре покачивается длинный меч. Она рассчитывает, что я не убегу. И я не убегу — но не потому, что боюсь ее. Если она думает об этом, она просчиталась, но я уверена, она все понимает. Понимает, что пока с ней Малкольм, я буду плестись за ним хоть до конца пути. И я не понимаю, почему так. Когда эти линии дорог успели превратиться в цепи, что сковали нас. Почему я не могу бросить его даже ради спасения собственного брата. Нет, не понимаю. В голове настойчиво крутятся слова самого Малкольма о том, что я обязана бросить его. Не дают покоя мысли о Сарцине. Кто она? И как тут может быть замешана Анга с ее Гончими? Да кто они вообще такие? Я не знаю. Нож все еще торчит внутри. Он — обоюдоострый меч. Один конец — брат, второй — летчик.
В меня вонзились оба.
— Послушай, перестань, — говорит Анга, пока мы идем узкой тропой среди отвесных скал. — Не стоит так трястись за его никчемную жизнь. Да, ты спасла его — теперь посторонись.
— Что он сделал тебе? — спрашиваю я.
— Не мне. Сарцине, — отрезает она. — И — своему сыну… У тебя ребенок есть?
— Нет. Только брат.
— Ты все равно поймешь.
Пойму ли я? Да я и так все понимаю. Как раз вот здесь все ясно, словно белый день. Мой брат — человек, за которого я буду драться без оглядки. Я — львица, потерявшая детеныша. И если Малкольм правда виноват в чем-то таком, о чем недоговаривает Анга, что погубило его сына… то тогда все становится на свои места. Он тоже будет биться за Вика. Мы на одной стороне. Наша сторона сгорела на рассвете, но мы все еще стоим. Мы устоим.