Лягушка

Евгеньева Лариса

– Ну, не точно... Филологом, в общем. Можно преподавать, можно журналистом, могу даже в иняз, я английский хорошо знаю...

– Вот видишь. Тебе все равно. А мне - нет. Способны вы это понять?!

– Да понимаю я, в чем дело. Хочешь - ну и хоти. Не жалко. А почему все-таки ты сказал, что это последняя надежда?

– Понимаешь, - сказал он уже спокойнее, - просто я решил: если и на этот раз ничего не удастся, значит, я и правда для этой профессии не гожусь. Ведь хотеть - это одно, а мочь - совсем другое, правда? Но я думаю, что сыграю. Шекспир хороший писатель, правда?

– Ничего, -

кивнула она.

– У него выигрышные роли, я в театральный на экзамен обязательно из Шекспира приготовлю. Ты хорошая партнерша, правда. С тобой легко. Может, вместе в театральный?

– Еще чего! Слушай, а если ты и завтра провалишься?

– Я не знаю, что будет тогда. Все равно как если жизнь кончится.

– Это что, так важно?

Он кивнул.

– Так для тебя важно?
– повторила она.
– Правда, важно?

А прощальный костер получился веселый. С начала и до конца. Хотя как для кого, это верно. Что весело одним, для других может оказаться очень грустным, не так ли?

Гвоздем программы было выступление Светы Савельевой со "звуками животных". Громко объявив: "Звуки животных мира в исполнении Светланы Савельевой", Света начала выступление. Сначала она встрепенулась, затрясла руками, словно крыльями, оглядела всех победно и свысока и закукарекала задиристо и звонко, как полный задора и боевого огня повелитель мусорной кучи - петух. Петух с большой буквы! Потом, потряхивая кокетливо головой, приглядываясь то одним, то другим глазом и разгребая ногой землю в поисках червячка, Света, она же курица, сказала вопросительно: "Ко-о? Ко-о? Ко-ко?" "Чик-чирик!" - чирикал, прыгая тут же, воробей. Однако вдоль забора, хищно сузив глаза, крался кот, осторожно переставляя лапы. Ф-р-р!
– взлетели воробьи. "Булды-булды!" - злобно забулдыкал индюк, тряся бородой и наступая на кота. "Мр-р-р... Мяу!" - обиженно взвыл кот и убрался восвояси.

Потом появились пес и лошадь, поросенок и гусь, а также корова, барашек и коза. В конце протрубил слон, непонятно как забредший на Светин скотный двор, зарычал тигр, и попугай с глупо вытаращенными глазами прокричал металлическим голосом: "Попка дур-рак! Попка дур-рак! Хар-рошенький попочка, ха-рошенький!"

Свету дважды вызывали на "бис", отбивая ладони, однако этот гвоздь программы оказался малюсеньким гвоздиком по сравнению с тем гвоздищем, что был потом.

Потом была финальная сцена из пьесы Вильяма Шекспира "Отелло".

– Английский драматург Вильям Шекспир - всем нам известная личность, - встав, громко объявил Сева-вожатый, - так что насчет него особо распространяться не буду. Пару слов о пьесе "Отелло", сцену из которой в исполнении наших юных артистов вы увидите сейчас. "Отелло" трагедия любви и рев... то есть верности. Мавр любил Дездемону, а она была ему верна. Все остальное несущественно. Будут вопросы?

Вопросы полетели со всех сторон.

– А чего он ее задушил?

– Главное не то, что задушил, а то, что раскаялся. Еще вопросы?

– Марв чего такое?

– Мавр - это негр. Кажется, по-древнегречески.

– А мою бабку Мавра зовут!

– Исходя из вышесказанного, Мавра по-древнегречески - черная. Негритянка то есть.

– Она белая! Еще чего! Может, и я негр?

Сева закатил глаза

и развел руками.

– Слушай, ты, чудо гороховое, тебя как, Виктором зовут? Победитель по-латыни! Так кого ты в своей жизни победил? Вытри нос и не разводи философию. Больше на вопросы не отвечаю. Маэстро, туш!

Зотиков включил проигрыватель, зазвучала зловещая тема судьбы из оперы "Кармен". Все повернули головы к наспех сколоченному дощатому помосту, задрапированному со всех сторон выгоревшими малиновыми шторами.

Громко топая по помосту, двое в черных масках раздвинули занавес, и в неверном колеблющемся свете горящих свечей все увидели Дездемону, спящую на белоснежном ложе.

– Впечатляет, - в общей тишине сказал Асланянц.

Впечатляло. И кому какое дело, что ложе - задрапированное списанными тюлевыми занавесками корыто, в котором повариха держала месячный запас лука, поставленное на две расшатанные табуретки?.. Дездемона спала, и тени от ресниц вздрагивали на ее щеках, а сбоку, из темноты, уже подкрадывался мстительный мавр. Вот кого бы никто не узнал! Даже Дина, зная, разумеется, кто это, отшатнулась в страхе, впервые увидев загримированного Марата. Его лицо и руки были вымазаны сапожной ваксой, отчего особенно выделялись сверкающие белки глаз и чуть подкрашенные свекольным соком губы. На голове - завязанное чалмой полотенце, руки в перстнях и бряцающих браслетах, реквизированных у многочисленных модниц. Картинным жестом отбросив назад запахнутый плащ, расшитый узорами (скатерть из кабинета директора), Отелло приблизился к Дездемоне. Немилосердно скрипели доски помоста.

– Таков мой долг, - произнес Марат в наступившей тишине низким, ниже обычного, голосом и протянул вперед зловеще-черные руки.
– Таков мой долг!..

И дальше - то повышая голос, то переходя на шепот, замедляя речь или убыстряя почти до скороговорки. По-прежнему стояла тишина, лишь потрескивали изредка догорающие головешки прощального костра.

– Задую свет. Сперва свечу задую, потом ее.

Дина всхрапнула - еле слышно. Потом свистнула носом - чуть-чуть. Марат, трагически вещавший, ничего не услышал, но зато робко хихикнул кто-то из младших, сидевших у помоста. На него зашикали.

– На свете не найдется Прометея, чтоб вновь тебя зажечь, как ты была!

Дина всхрапнула громче и, приоткрыв один глаз, покосилась в сторону младших - там уже двое, корчась, зажимали ладонями рты.

– Должна увянуть сорванная роза, - сказал Марат с первыми признаками беспокойства.

Сонная муха - о, дорогая мушечка!
– села на палец голой Дининой ноги, торчащей из-под покрывала. Дина задергала пальцем, сгоняя муху, а в публике взметнулся чей-то истерический смешок:

– О-ха-ха!

– Я за... задушу тебя, - сказал Марат прерывающимся голосом и умолк.

Дина чуть приоткрыла оба глаза и, щурясь, поглядела на него сквозь ресницы, слегка приподняв голову. Он стоял вполоборота к ней, глядя в пол, и теребил складки плаща. Наверное, он побледнел, хотя под краской этого не было видно. Удовлетворенная Дина закрыла глаза и откинулась на подушку. Это тоже было замечено новыми приступами хихиканья.

Марат молчал. Шли секунды.

– Я... задушу тебя, - растерянно повторил он и снова умолк.