Лягушонок на асфальте (сборник)
Шрифт:
Из состояния безудержности, сам того не подозревая, вывел ее Вячеслав. Он
притормозил их шаг и таким голосом, который весь был охвачен безнадежной надеждой,
спросил:
– Ну, что ты мне скажешь?
– Хочу забыться.
– От стыда?!
– Какой стыд?! Хочу обвить тебя и забыться. По-страшному наскучалась. Обвить и не
отпускать тысячелетие.
– Ему ты то же говорила?
– Назиру?
– Да этому, вон..
– Не трогай ты Григория
говорила хозяйке, что замужем. Ты мой муж.
– Я уж сказал.
– Что не муж?
– Наоборот.
– Не смей терзаться. Умничка! Это же святой обман.
30
Старухи не было в избе.
Тамара велела Вячеславу нырнуть в постель. Сама - за ворота и обратно, и защелкнула
на шпингалет дверь горницы, и занавесила рядном оба окна, глядевшие во двор, и
сбросила длинноворсную кофту.
Он, когда Тамара помчалась проверить, сидит ли хозяйка у каменного забора,
опустился на подоконник палисадничного окна, закрытого ставнями. Окно было глубоким
и низеньким, как амбразура. Для удобства он пригнулся, уперся кулаками в колени и
словно спрятался за комод. Зашвыривая кофту в угол, Тамара взглянула на кровать и, хотя
в горнице было сумрачно, сразу заметила, что постель пустует.
Он пригляделся к сутеми, от него не ускользнул бурный испуг Тамары. И как только
она бросилась к двери, чтобы носиться в поисках Вячеслава, он обнаружил себя
ухмылчивым покашливанием. Она оскорбленно налетела на Вячеслава, захныкала, да так
по-девчоночьи тонко (ниточка жалобного звука), что он бросился ее обцеловывать, лишь
бы замолкла, не растеряла вихревой взметенности. К Тамаре вернулась лихорадочность.
Сорвала с себя водолазку. Водолазка осыпалась прыгучими искрами. Прожужжали
«молнии» на бедрах, и Тамара выступила из упавших на пол оранжевых брючек.
Ее спешка походила на беспамятство.
В своем воображении, жаждая Тамару, Вячеслав бывал горячечно скорым, но никогда
до такой степени не воспламенялся. И теперь, когда все должно было совершиться наяву,
он так волновался, видя и слыша Тамару, что боялся впасть в безумие. И еще сильней
боялся за сердце: оно, как мнилось, разрослось во всю грудную клетку и скакало с
быстротой, которую можно выдержать, не шелохнувшись.
За минуту перед тем как пролететь на кровать, Тамара разодрала кнопки пояса, потом
сдернула чулки, и они, словно бы продолжая свой пленочный шелест, пушисто сверкнули,
отброшенные невесть куда.
Лишь запахиваясь одеялом, Тамара спохватилась о Вячеславе, и приняла его
неподвижность
цыпочках, и успокаивала внушением, что он безмерно устал, но эта усталость мгновенно
схлынет, едва он приляжет к ней на плечо, что она освободит его от скованности, что он
будет вознагражден за печальное томление и ни разу не пожалеет, что не отрекся от нее.
Ему вспомнился его сослуживец по армии Лычагин. Вячеслав удивлялся тому, что,
будучи наивняком, не предрасположенным к восприятию резкого человеческого опыта, о
чем бы въедливо-плоском ни говорилось, он тотчас об этом забывал; чисто духовное
вбирал полно, как насос воду. Лычагин обладал способностью догадываться о
таинственных взаимодействиях в обществе людей и в природе. Пробовал выяснить
скрытое гравитационное взаимодействие между Солнцем и планетами: почему существует
орбитальное постоянство, почему неизменны скорости вращения и обращения планет?
Искал причины того, почему сосна долговечна в обществе липы и ели и почему рябина с
удовольствием соседствует с березой, а ольха с черемухой. И вдруг сказал, что равновесие
жизни мужа и жены, которые неизменно близки друг дружке от молодости до старости,
поддерживается не только инстинктом продолжения рода, общими взглядами и
хозяйственными заботами, но и взаимодействием полей, должно быть родственных по
своей природе тем, которые удерживают в состоянии гармонии солнечную систему.
Неужели бы он, Вячеслав, оказался в этой избе и разве бы Тамара желала бы обвить
его и забыться на тысячелетие, если бы между ними не было взаимодействия полей, еще
не распознанных человечеством?
Он покорствовал и царил.
Раньше только узнавал, а теперь совершал открытия. Он всегда воспринимал себя в
особицу. В детстве у него возникало желание, когда испытывал незащищенность,
обратиться в один организм с матерью, с отцом, с какой-нибудь из сестер и обычно
трагически переживал невозможность стать с кем-то из них общим существом. А тут
моментами, минутами, часами он чувствует свою нераздельность с Тамарой, и это так
прекрасно, что охватывает впечатление: никто тебе не нужен и не опасен, не будет болей и
невзгод и ничто не омрачит твоего счастья.
Опять исчезли, забылись заботы, красота, ценность мира. Тамара была
всеподчиняющей его заботой, всезатмевающей красотой, единственной ценностью.
Что бы в ней ни проявлялось, все доставляло ему радость, даже рыдание, неутешное,