Лягушонок на асфальте (сборник)
Шрифт:
голосливое, как над гробом.
Эти вечер и ночь были вечером и ночью согласия. Тамара нашептывала, что принесет
Вячеславу сыночка, и он лепетал, что давно мечтает об этом (а не мечтал). Она решила,
что сыночка мало, лучше сразу близнецов, и он приветствовал восторгом их вероятное
рождение.
Она
открылась
Вячеславу,
что
ее
не
прельщает
возможность
интересней обосноваться где-нибудь в Сибири, при научно-исследовательском центре, где
все молоды, воздух чист, природе не угрожает уничтожение. Он тотчас пообещал поехать с
ней хоть к черту на кулички.
Она заставляла Вячеслава пить коньяк, он пил, несмотря на то, что терпеть его не мог,
и невзирая на то, что был уверен: коньяк сюда притащил декан Григорий Михайлович.
31
Вячеслав как бы проснулся от наваждения, когда услышал из прихожей сухой звон
холодных древесных угольков, разгребаемых кочергой на просторном печном поду.
Строгая старуха. Он напрочь забыл о ней с вечера. Боже мой, что она подумает о
них?! Засветло закрылись, и уже позднее утро, судя по солнечным щелям в ставнях, а все
еще валяются в постели.
Пока не зазвенели угольки на поду, старухино присутствие в избе ничем не
обозначалось. Да что старухино - деревня ничем не обозначалась. Словно оглох: ни
машин, ни людей, ни скота, даже петушиного крика не слыхал.
Если старуха ночевала дома, то впору дождаться ее отлучки и удрать через огород,
чтоб не угодить на глаза.
Стыдоба. Стыд. Стыдище.
Он улизнет, как последний шкода и срамник. И хотя будет казниться, никогда не падет
так низко и, наверно, достигнет сознания, что о ч и с т и л с я , но душевного покоя не
обретет: с городских и деревенских особо строгий спрос, не устранить старухину
взыскательность. Сколько ей поживется, дотоле и честить будет квартирантку Тамару с ее
муженьком-прелюбодеем.
Он-то скроется... А Тамара?
Вячеслав хотел сказать Тамаре, что им надо убираться вместе, но увидел - она спит, да
еще и безмятежно. Он пристальней всмотрелся в ее лицо. Должно же оно, пусть
бессознательно, выражать стыдливость или, по крайней мере, смущение. Безмятежное
лицо и, увы, невинное, как будто ни к чему, что творилось в горнице с вечера, а может, и
того раньше, она не причастна.
Вячеслав потерся носом о мочку ее алого в утреннем полусвете уха. Она мгновенно
повернулась на бок,
затылке ладони Тамары, Вячеслав уткнулся в знойную ее грудь. Приглашение ко сну, и
такое магическое - никнешь к ней с дитячьей отрадой, тычешься губами в
навострившиеся, пахнущие земляникой соски, забываешься, забываешься!
Невинна! Ничем не смущена! Ни тем, что не муж, ни тем, что он соврал старухе, он,
который жил без обмана, ни тем, что они безвылазно в горнице черт знает сколько часов, а
Тамара еще собирается дрыхать.
Попытка Вячеслава выпростать голову из-под ее руки была воспринята Тамарой как
призыв, и тотчас она отозвалась готовным порывом, который развеял его уговоры: старуха,
мол, бодрствует, может прислушиваться и окончательно проклянет их бессовестность.
Вячеслав не уследил, какое время протекло, когда опамятовался от собственного стона
и чувства происходящей катастрофы. Наступило успокоение, равное апатии. Мало-помалу
сквозь него просочилось смущение. Оно было щемящим, взволновало, перелилось в
раскаяние.
– Мы гибнем, - промолвил он с грустной потерянностью.
Тамара почему-то не беспокоилась, что они гибнут. Нелепая веселость как бы
вселилась в ее руки. Балуясь, она оглаживала его волосы на затылке.
– Малюточка! Славный смешнуля! Кутеночек!
– Перестань сюсюкать, - огрызнулся он.
– Что случилось, Славик?
– Пощады у нас нет.
– К кому?
– К бабушке.
– Откуда ты взял? Она сама по себе...
– Наловчилась прикидываться.
– Теперь не нужно прикидываться.
– Кабы она сама по себе, а мы сами по себе!
– Она поймет. Не все старые злобятся. Она хмурая, но с душой. У сестры ночевала.
– Знаешь ты - ночевала...
– Не слыхать было. Пришла - услыхали.
– Врать-то.
– Хочешь спрошу?
– Ладно.
– Нет, спрошу. Твою подозрительность иначе не умиротворить.
– Тихо.
– Не спрошу - после будешь цепляться.
– Вполне возможно.
– Ну, разрешаешь?
– Действуй.
– Нетушки. Поощрять твою подозрительность - позора не оберешься.
– Виль-виль. Не переношу я неправду. Мы беззастенчиво забылись.
– И чудесно! Любовь!
– Плоть. Жадная. В землю бы провалился.
– Ребеночек! Обычные ласки.
– Для кого обычные, а для...
– Обычные для молодых. Медовая ночь. Зря ты убиваешься.
– Почему ты рыдала?
– Не помню.
– Страшно рыдала.
– Рыдала, - значит, истосковалась. Сам обидел, решил отречься - могло повлиять. От