Лягушонок на асфальте (сборник)
Шрифт:
ружьем. Так как в лесу мелькали в качающемся полете птицы голубиной величины, он
было подумал, что не мешало бы собрать ружье, но вспомнил, что взял его в сердцах,
подчиняясь настоянию матери.
– Поохотничай. Тетерку подшибешь, повезет - глухарика. Счас глухарик в Сибири у
нас на листвень садится, веточки общипывает. Может, там листвень растет?
Вячеслав сказал матери, что ему противно убивать и горько слушать ее: в какую
уменьшительно-ласкательную
добрым не станет.
Устя рассердилась на сына. Чего он к ней придрался? Все твари на земле созданы для
людей. Никакого греха в том нет, чтоб подстрелить птицу. Грешно лебедя убить: у него, по
поверию, человеческая кровь. Остальную птицу бей. Испокон веку люди мясом кормятся.
Его отец если мяса не поест, то сыт не будет. Опять же мясо самое экономное из продуктов
и здоровье хорошо поддерживает. В таком газовом городе, как их, на овощах быстро
протянешь ноги.
Возражать Вячеслав не стал. Хоть он и взял ружье, его негодование долго не
унималось. Через практическую убежденность матери он вдруг постиг закоренелую
человеческую несправедливость: то, что люди считают преступным по отношению к себе,
они почему-то не находят опасным, дурным, предосудительным по отношению к другим
живым существам.
Это рассуждение представлялось Вячеславу бессомненным. На земле есть
вегетарианские народы, а также группы людей и просто отдельные лица, не посягающие
на чью-то жизнь, будь то сверчок, гюрза, тапир или кит. Но в оценке его ума, носящей
всеохватный характер и не подразумевающей, что никто не поддается абсолютизации, не
было ничего опрометчивого: эта оценка была естественной для Вячеслава теперешнего
развития, как естественно для человека то, что в своих даже самых проникновенных
выводах он всегда не столько глубок, сколько ограничен; как ни странно, это и сохраняет
за ним возможность серьезней мыслить и не извериться в неиссякаемости собственной
прозорливости.
Входя под сосны, Вячеслав ужаснулся своему недавнему побуждению собрать
двустволку. Какая-то вымороченная непоследовательность. Взвился против матери,
презрительно думал об ее уменьшительно-ласкательных словечках. А сам-то?!
С развилки он побрел на голоса и вышел к реке. Тут был перекат, кочковатый от
подскакивающей воды.
Хотя женские голоса он услышал в хлебах, сами женщины еще и отсюда были далеко.
Он всегда переживал тяжело скоропалительное появление среди незнакомых людей.
Стесняется, сгорает от мнительности. Правда, теперь он одобрил свое волнение. Покуда
дойдет до них - поуспокоится. Ну, а в это время о н
маячит на дороге, и не станут разглядывать в упор так въедливо, как разглядывают
внезапного незнакомца.
Пока Вячеслав дошел до них, кто пялился в его сторону, кто посматривал, а кто всего
лишь зыркнул мельком, но действительно почти все они, поглазев, неразборчиво
покричавши (о нем, конечно о нем), похмыкав и нахохотавшись, успокоились, и, когда он
приблизился, посерьезнели, и засмущались, и выразили сожаление, что он не застал на
поле Тамару (она больна), а то бы помог собирать урожай.
Вячеслав, довольный тем, что студентки и колхозницы вели себя приветливо,
пообещал им, как только отнесет Тамаре одежду, вернуться на поле.
Длинная девушка, волочившая за ботву трубчато-тонкой рукой громадные
корнеплоды, похожие и на брюкву и на редьку, походя сказала:
– Сейчас Тамариска охотно побудет без одежды.
– Она просила в письме...
– Речь о текущем моменте.
– Вы правы: погода смилостивилась.
Длинная девушка брякнула корнеплоды в бурт; он складывался кругом, ботвой
наружу.
Чикая ладошкой о ладошку, она винтом повернулась на каблуке. Ее волосы, плоско
провисавшие по спине, на миг скрутились в жгут. И вот она выструнилась перед
Вячеславом. Негодованием ли, вызовом подчеркнута неожиданно высокая грудь, как бы
застывшая на полном вздохе.
– Вы подразумеваете погоду вообще, - вкрадчиво промолвила она и переступила с
ноги на ногу, выкругляя бедра, - а я веду речь о специфическом микроклимате, созданном
ради Тамары.
– Что, она сильно простудилась?!
– озаботился Вячеслав.
Плечистая студентка в тренировочном костюме из силона крикнула ей:
– Доната, человек окружен заботой. Неужели нельзя порадоваться?
– Чему?
Вячеслав терялся от презрительных намеков Донаты. Страшно очутиться среди
людей, которым известно что-то стыдное, чего не знаешь только ты!
Колхозницы - женщины в возрасте - сидели на земле кольцом. Они отделяли от
корнеплодов ботву. Быстрей своих товарок работала ноздрястая баба, она не отрезала
ботву - секла. Взмах тесака - и корнеплод летит за ее спину, где его подбирает студентка в
силоне. Управляясь с делом скорей других, ноздрястая еще и успевала все углядеть,
расслышать, взвесить. Таких баб восторженная Устя называла вертиголовыми. Именно
вертиголовая осадила Донату, которая прибегнула к притворству:
– Завистуешь, девонька. Я сразки уцепила в твоем характере: завистуешь.