Лягушонок на асфальте (сборник)
Шрифт:
или дальше, в ракитниках, шастает его болезная женушка.
Была секунда перед плетеной дверкой в огород, когда на ум Вячеславу пришло
благоразумное решение вернуться восвояси. От этого решения ему стало отрадно, вольно,
словно он находился в плену, под угрозой смерти, и вот - свободен.
Но машинальное движение руки с легкой простотой победило благоразумие
Вячеслава. Рука взяла да потянулась к вертушке, пальцы взяли да повернули вертушку,
дверка поехала
янтарно желтели ряды табака, пышная дыбилась ботва моркови, высился над ними мак с
голубыми еще коробочками.
Дальше была другая плетеная дверка. Она открывалась на картофельную делянку, по
краям уставленную подсолнухами. Подсолнухи созрели, поникли головами. Воробьи,
лакомясь подсолнухами, так изловчились взлетывать с межи, что, прежде чем выклюнуть
семечко, опрокидывались на спину. Но охота за семечками не всем из них удавалась, и они
неуклюже хлопались в траву. Попробуй-ка зависнуть в воздухе вверх брюшком.
Жаворонок и тот бы сплоховал, подумал Вячеслав, брюзгливо ухмыляясь, что сама
природа сегодня всячески отвлекает его от Тамары. Дескать, для тебя весь мир свелся к
ней одной, а ведь не меньшее счастье солнечным днем любоваться затейливым
циркачеством воробьев и впервые догадаться о том, что соображают ведь они, озорники,
даже всем гамузом потешаются над неудачниками, да как-то так по-свойски, необидно, что
неудачники тоже потешаются над собственной незадачливостью.
29
За пряслами Вячеслав угодил на старинный проселок, который порос травой-муравой,
зеленой, как бильярдное сукно. Приманчиво-праздный цвет проселка возбуждал азарт и
решимость. Пока не очутился на этой дороге, Вячеслав плелся, а здесь пошел по-армейски
бодро.
Он двигался вдоль околка и, сам не зная почему, внезапно повернул в лесок. И раньше
было удобно податься к околку и чуть дальше, нет, он повернул тут, где жесткими волнами
полег телорез с полукруглыми желобами на листьях. Под телорезом и в зарослях хвоща
хлюпала вода. После же надо было прыгать с кочки на кочку, рискуя угодить в колужину.
Мелка она или ухнешь с ручками - не поймешь из-за пышных водорослей, рисунком
похожих на веточки лиственницы.
Вячеслав рискнул. Скачки по кочкам окончились удачно. С последней кочки он
махнул на сухое, к бояркам, которые стояли в густой осыпи необклеванных ягод. За
боярками, в просветах меж березовых стволов, сквозили яркие одежды какой-то парочки.
Он пригляделся. Мелькнула голова Тамары, туго повязанная итальянским платком.
Платок
Мужчина, петлявший возле Тамары, потрясал рукой. Рукав лиловой куртки
сосборивался к локтю. Глухой, потому и неразборчивый голос мужчины звучал ритмично.
«Стихи начитывает?
– подумал Вячеслав.
– Охмуряет. А может, охмурил».
Что-то там Тамару не устроило на пути. Она подалась вбок и, повиляв среди березок,
пошла лицом на Вячеслава. Он пригнулся, упал в траву. Осенило: как Тамара притянула
его сюда с дороги, так и он притянул Тамару. Обрадовался всего лишь на мгновение.
Наткнутся на него - не оберешься стыдобы. Получится, будто подслеживал за ними. Пока
не поздно, притвориться надо. Лег и уснул. Мог ведь уснуть.
Зажмурился. Спит. А стыд не отпускает. Совестно стало, накалились щеки. Хрупанье
и пошелестывание опавших листьев мешало разбирать бубнежку баса. Но вот бубнежка
прекратилась. Неужели заметили? Нет, идут! Заметили бы - стали. К прежним звукам
прибавилось тупанье шагов. Пронесло: мимо протупали. Ох, невезение! Стали. Уж
наверняка заметили. Не ворохнуться. Дрыхну, как солдат в пустой казарме. Погоди! А и не
заметили! Томка обратила внимание спутника на красочную осину. (На «вы» называет, на
«вы»! Не охмурил, значит!)
Спутник согласился, что осина красочная, и уточнил: свекольная вперемежку с
баклажанным и лимонным. И сразу же забыл об осине и потащил свое:
– Тамариск, я читал тебе («На «ты», негодник, называет») любовные стихи Лорки,
пронизанные восторгом. Есенин еще умел так обнажать интим. Но главные стихи у Лорки
трагические, доведенные до непроглядности. Смрад костров инквизиции быстро
рассеивался, а впечатление от костров инквизиции прожигало столетие за столетием.
Настигло оно и Лорку. («Малый не без ума. Старшекурсник, поднахватался».) Мы
склонны переоценивать влияние современности на формирование человеческой натуры и
очень недооцениваем влияние истории. Имеется наука: психология войны. Пора
возникнуть науке «психология истории».
Тамара подбодрила спутника:
– Создавайте. Вы сумеете создать. Как бы кто не опередил.
– Никто не опередит. Правда, идей не таю. Имеются перехватчики самолетов.
Имеются в гораздо большем количестве и перехватчики идей.
– А вы не рассказывайте.
– Не имеет смысла, Тамариск. («Что еще за Тамариск? Фамильярничает... История,
психология...») Постепенно все идеи постигает участь денег: они становятся