Лягушонок на асфальте (сборник)
Шрифт:
миг глянула в иллюминатор. Все трое стояли под лиственницей. Игореша,
хныча, звал отца домой, и отец сказал, что пойдет искать ее в город, а Владька
должен отправиться дальше, на пляж, а оттуда уж, с нею или без нее, в город.
Отец и Игореша карабкались вверх по склону. На самом гребне холма, в
просвете между соснами, они то ли отдыхали, то ли смотрели на затон и
спустились за холм. Владька медленно ступал по кромке берега, рыхлой от
песка. Было понятно,
поднял забытую кем-то книжку, полистал и отшвырнул.
Маша переплыла на берег, весело валялась на песке, довольная тем, что отца
встревожило ее исчезновение, а Владьку угнетает поручение. Посидела на
белом опрокинутом ялике, перевернула его. Вытащила весла, засунутые под
банки, и села в лодку. Чуть наловчилась грести и едва погнала ялик на блеск
медного гудка, торчавшего над буксиром, с холма закричали:
– Э, э, куда?! Поворачивай! Живо!
Она продолжала грести. Тогда парни, спускавшиеся к широкой лиственнице,
пригрозили, что догонят ее на яхте и в наказание окунут в море. Она повернула.
Один из них - бородач с огромным рюкзаком - назвал ее наядой и пригласил
следовать с их романтической экспедицией на Беломорье. Приглашение
прозвучало шутливо. Товарищи бородача, пока он сбрасывал в лодку рюкзак,
ударили веслами, и ялик ходко поплыл, но Маша ответила: а что, мол, если она
согласится пойти с их романтической экспедицией, не передумают они? Бородач
велел табанить, лодка вернулась, под растерянные восклицания парней Маша
села на носовое сиденье, а когда берег начал отступать, выпрыгнула, потому что
увидела Владьку, в испуге бегущего по направлению к ялику.
– Ну, знаешь!
– сказал Владька обескураженно.
– Я думал, только моя сестра
опирается на подкорку. . Да вы все такие.
Владька полез в гору.
Маша вылила из туфель воду, выкрутила подол и полезла следом за
Владькой. Пролом в березовой роще был черен, в накрапах бурых огней. Где-то
там вокзал и линии, протянувшиеся на Москву.
Она сказала Владьке, что напрасно он искал ее, к отцу она все равно не
пойдет. Он ее оскорбил, поэтому она сядет на товарняк и уедет. Владька кивнул:
дескать, он понял ее и не удерживает. Она глядела, как он уходит, и было у нее
впечатление, что он странный, возможно, даже равнодушный человек.
Ехать Маше расхотелось: представила себе ночь, холод, ветер, оглушающий
ход товарняка, но все-таки пошла на вокзал. Пассажирский поезд на Москву
отправлялся далеко за полночь. Решила ехать на нем. К дивану, на который села,
чтобы скоротать время, подошел мужчина с усиками. Манерно поклонился.
–
Он был выпивши и притворно коверкал речь.
– Прочь!
– крикнула Маша. Так однажды крикнула англичанка Татьяна
Петровна, когда возле нее и Маши, улыбаясь, остановился пьяный пижон.
– Босточный человэк - деликатный человэк, - гордо промолвил мужчина и
торопливо ретировался.
Она развеселилась, но скоро ей стало страшно: погаже еще «фрукт» может
попасться в дороге.
Она пригрелась к спинке дивана, думая о минувшем дне. И тут появился
Владька, хмуро махнул ей рукой от междугородного телефона-автомата, и она
встала и поплелась к нему. Поравнявшись с той березой - темные ромбы на
белой коре - где в кругу велосипедистов впервые увидела Владьку, Маша
предупредила его, что ночевать к отцу не пойдет, и он, не оглядываясь, кивнул и
обещал устроить ее у своих родственников.
У «французов», конечно, знали, что она сбежала. Может, они и надоумили
Владьку вернуться за ней? Все они высыпали в прихожую. Она перетрусила:
сейчас начнут совестить. Но, к ее изумлению, никто и не заикнулся о том, что
произошло. Были приветливы, особенно смуглая, миниатюрная Наталья
Федоровна. Она выпроводила из кухни всех, даже Владьку, заставила Машу
выпить кружку молока и уложила в комнате, где стояли два раскладных кресла и
секретер, а на стенах висели огромные фотопейзажи с деревьями и реками. И
совсем она не походила на бывшую миллионершу. Разве что халат на ней был
очень дорогой: из какой-то эластичной ткани с нежными розовыми, как у
шиповника, цветами.
Рано утром Машу разбудила Лиза. Из-за Лизы выглядывал суровый
Игорешка. Лицо у Лизы осунулось, поблекло. Должно быть, не спала ночь. Лиза
отдала Маше ключи, умоляла ее не дурить. Маша оделась и украдкой
выскользнула из квартиры. Возвратилась на улицу Верещагина. Вспомнила
родной Железнодольск. Он представлялся ей как что-то давнее, однажды
виденное и нечетко осевшее в памяти. Это обеспокоило ее. Но еще сильней
встревожило то, что и мать, и учительница Татьяна Петровна, и Митька
Калганов казались какими-то призрачно-зыбкими пятнами, словно никого из
них уже не было на свете.
В комнатах была чистота. Убрала, конечно, Лиза, пока они вчера ужинали на
дебаркадере.
Дома уборка квартиры лежала на Маше. Сейчас бы она уже возила тряпкой
по полу, чтобы отчим не цеплялся к ней за завтраком и не обзывал грязнулей.
Очень это было непривычно, что чистоту в комнатах навел кто-то другой, и в